НЕ
ПО АДРЕСУ
Когда советский
лжепиит,
Подкидыш
низменной рекламы,
В кафе
берлинском нахамит
И разорвет жакет
у дамы, –
Для европейских трезвых глаз
Грязней свиньи такие франты, –
И слышишь триста первый раз:
«Mein
Gott!* Ах, эти эмигранты!»
Взяв отпуска у
сатаны,
Пируют «нэпманы»
в Берлине,
Красновельможные
чины
И их дородные
гусыни...
Самодовольный хриплый смех,
На хищных пальцах бриллианты...
И снова на устах у всех,
«Mein
Gott! Ах, эти эмигранты!»
А пестрый
виленский навоз,
Вплывающий на
две недели
Для биржевых
метаморфоз,
Для сахарина и
фланели?
Полны их ржаньем все сады
И все гостиницы-гиганты...
И вновь шипят на все лады:
«Mein
Gott! Ах, эти эмигранты!»
Галдят
по-русски? Суд готов.
Каких еще искать
резонов?
У эмигрантов нет
значков,
Как у собак и
фаэтонов.
Мы европейцев не виним.
Как занести им в прейскуранты –
Кто властный хам, кто пилигрим?
«Mein
Gott! Ах, эти эмигранты!»
Но если
иезуит-лихач,
Вчера кропавший
в «Общем деле»,
По новым вехам
дует вскачь
И мажет грязью
по панели:
«Ах, эмиграция! Вертеп!
Скандалы! Пьянство! Бриллианты!»,
Невольно крикнешь: «Шут! Ослеп?
Да разве вы-то – эмигранты?..»
<1922>
__________
*«Мой Бог!» (нем.)
СВЯТАЯ
НАИВНОСТЬ
Конечно,
нужно возвращаться.
А. В. Пешехонов. «Почему я не
эмигрировал»
Если б я торговал корсетами,
Кокаином или браслетами,
Если б я был куафером, шофером,
Или секретных дел акушером, –
Не нуждаясь в благословении Пешехонова,
Я бы уехал без оного.
Все такого рода двуногие
Обходятся без всякой идеологии:
Клиентура красных придворных дам
И изобилие советских панам
Создают такую пышную среду,
Что в ней можно жиреть хоть в аду...
Да и техника возвращения
Не представляет для них затруднения:
Почтительное выражение глаз
И превращенный в валюту алмаз.
* * *
Но у эмигранта-интеллигента
Душа и тело не из брезента...
Как прикажете начать комиссию?
Прибежать в советскую миссию
И под взглядом глумящихся глаз
Сочинить сто анкетных фраз?
«Прабабка моя сочувствовала капиталистам,
Я же с детства беспартийно тянусь к коммунистам,
Во время старого режима
Пострадал в полку нестерпимо –
За смех во время переклички
Был лишен ефрейторской лычки.
Потупив очи к советскому подножью,
Все свободы считаю буржуазной ложью.
Цель моего возвращения –
Культурное ближним служение...»
Ах, как будут ржать советские снобы!
Еще бы...
«Послушайте, кислый червяк,
У вас в порядке чердак?
Если даже при Троцком, обожавшем «Русское
богатство»,
Даже Пешехонов был выслан из красного братства
В числе многих прочих,
Неподходящих для крестьян и рабочих, –
То зачем нам обменная эта кадриль,
Что за гиль!..»
* * *
Допустим на миг, что советская братия
Разрешит самораспятие,
Допустим, что после злобных допросов,
Надменных разносов,
Узилшц-чистилшц
Подарят жалкий остаток жизни,
Достойный слизня,
И разрешат эмигрантскому парию
Ради хлеба влезть в канцелярию,
Заниматься статистикой
И прочей дутой эквилибристикой...
Разве там мало своих голодных,
Готовых на все, что угодно?
Ведь цель возвращения –
Культурное ближним служение...
Что там делать свободной музе? Исследовать «книжные знаки»?
Что там делать студенту? Кустарить в «рабфаке»?
Что там делать ученым? Спросите у тех, кто выслан...
Распинаться ведь тоже надо со смыслом.
* * *
Чуждый идейного «лампадства»,
Я тоже встарь увлекался «Русским богатством»
(Номера с рассказами Муйжеля, правда, не в счет),
Но сегодня «Богатство» уже не оплот:
Дух и гордость встают на дыбы?
Есть различные на свете рабы,
Но томиться рабом у родного народа –
Подвиг особого рода.
<1923>
ИЗ
ГЁТЕ
I
МАДЕМУАЗЕЛЬ
NN
Скажи без
коварства:
Сердце ее, как
небесное царство, –
Так как званые
гости
Не явились на
зов,
Она позвала со
злости
Калек и слепцов.
II
УСЛОВИЕ
За советом вы
приходите ко мне?
Я вам дам его,
но клятву с вас возьму:
Чтобы я спокоен
был вполне,
Обещайте мне не
следовать ему.
III
КАТЕХИЗИС
Учитель: Все блага жизни кто тебе послал?
Ты сам добыть не
мог их – ты ведь мал.
Дитя: Мой дорогой родитель.
Учитель: А он откуда взял?
Дитя: От деда,
господин учитель.
Учитель: Ах, нет! Да деду кто же дал?
Дитя: Дед сам достал.
IV
«Как одолеть
воробьев? – спросил знакомый садовник, –
Гусениц, жадных
жуков, ос и проклятых кротов,
Мух, ненасытных
червей и прочую гнусную нечисть?»
«Плюнь! –
отвечал я ему: – Пожрут они сами друг друга».
V
ОБЩЕСТВО
Из общества с
коллегой в час ночной
Ученый шел,
задумавшись, домой.
«Вам там
понравилось?» – Ученый отвечал:
«Будь это книги,
– я б их не читал!»
VI
УГРОЗА
Однажды с милою
моей
Блуждая в чаще
леса,
Я пошалил... И
вдруг: «Не смей!
Я крикну!..
Прочь, повеса...»
А я в ответ ей:
«Что ж, кричи...
Убью, кто б не
вмешался!»
«Молчи,
возлюбленный, молчи, –
Там кто-то
показался...»
<1923>
ЭПИГРАММЫ
I
ГОРЬКИЙ
Пролетарский
буревестник,
Укатив от
людоеда,
Издает в Берлине
вестник
С кроткой
вывеской «Беседа».
Анекдотцы,
бормотанье, –
(Буревестник,
знать, зачах!) –
И лояльное
молчанье
О советских
палачах...
II
ТЕОРИЯ
ТВОРЧЕСТВА т. ЭРЕНБУРГА
«А все-таки она вертится»
Начиркав фунта
два страниц
О том, что гайка
выше Данта,
Он вывел в
вечность всех мокриц
Рекламным слогом
прейскуранта.
Увы, как стар
сей анекдот:
Чиж пролетал над
океаном
И, уронив в него
помет,
Исчез бесследно
за туманом.
III
ИГОРЬ
СЕВЕРЯНИН
Весь
напомаженный, пустой поэзофат
Бесстыдно
рявкнул, легких не жалея:
«Поэт, как Дант,
мыслитель, как Сократ,
Не я ль достиг в
искусстве апогея?!»
Достиг, увы...
Никто из писарей
Не сочинил
подобного «изыска»...
Поверьте мне,
галантный брадобрей, –
Теперь не
миновать вам обелиска.
IV
А.
БЕЛЫЙ
Ради шаткой
клички «гений»,
Оскопив слепой
талант,
Хлещет бредом
откровений
Пифианский
симулянт.
Каждый месяц
две-три книжки,
А король все гол
и гол...
Ах, заумный сей
футбол
Надоел нам до
отрыжки!
V
МАЯКОВСКИЙ
Смесь раешника с
частушкой,
Барабана с
пьяной пушкой, –
Красный бард из полпивной,
Гениальный, как
оглобля, –
От Нью-Йорка до
Гренобля
Мажет дегтем шар земной.
VI
АВТОБИОГРАФИЯ
т. ЕСЕНИНА
«И возвратятся псы на блевотину свою»
«Я советский
наглый «рыжий»
С красной
пробкой в голове.
Пил в Берлине,
пил в Париже,
А теперь блюю в
Москве».
VII
А.
Н. ТОЛСТОЙ
(«Хождения по гонорарам»)
В среду он
назвал их палачами,
А в четверг,
прельстившись их харчами,
Сапоги им чистил
в «Накануне».
Служба эта не
осталась втуне:
Граф, помещик и
буржуй в квадрате –
Нынче издается в
«Госиздате».
VIII
ДЕМЬЯН
БЕДНЫЙ
Военный
фельдшер, демагог,
Делец, упитанный
и юркий,
Матросской бранью
смазав слог,
Собрал
крыловские окурки.
Семь лет
«Демьяновой» ухой
Из красной рыбы,
сплошь протухшей,
Он кормит чернь
в стране глухой,
Макая в кровь
язык опухший.
Достиг!
Советские чины
Ему за это дали
право
Носить
расстрелянных штаны
И получать пайки
удава.
IX
«НАКАНУНЕ»
Раскрасневшись,
словно клюква,
Говорит друзьям
Не-Буква:
«Тридцать
сребреников? Как?!
Нет, Иуда был
дурак...
За построчные
лишь слюни
Самый скромный
ренегат
Слупит больше во
сто крат!»
<1924>
ГИГИЕНИЧЕСКИЕ
СОВЕТЫ
(Из эмигрантского альбома)
Ты не салопница,
ты муж почтенных лет.
Не сплетничай!
Тебе какое дело –
Живет ли Львов с
хозяйкой или нет?
У Львова
собственный карман, душа и тело.
Не спорь с
прохожими. Сто душ – сто разных струн.
Чем в клочья
драть последние рубашки
И зря запутывать
российский наш колтун,
Сыграй с соседом
лучше молча в шашки.
Левей раз в
месяц, чаще – непристойно,
И то же самое
скажу о правизне.
А то уж очень
это беспокойно –
Два раза в день
менять свой щит в грызне.
Бесчестно звать
других распяться к скифам,
А самому в Passy зарыться в ил.
Иль Прометей,
воспетый старым мифом,
Чужой печенкой
коршуна кормил?..
Работы нет?
Мансарда – тесный шкап?
Не унывай...
Скажу тебе заочно:
Земная жизнь
ведь беженский этап,
Лишь в вечности
устроимся мы прочно.
Когда твоя
хозяйка пансиона
Характером
подобна сатане,
Не ставь креста
на всей чужой стране –
Такое заключенье
беспардонно.
Твой сват в
Москве «устроился» и сыт?
Но тысячам
других безмерно тяжко.
Не утверждай же,
вздорная букашка,
Что там в Москве
всеобщий райский быт.
Задумавши из
Вены плыть в Париж, –
Парижских не
запрашивай собратий...
У них ведь свой,
особенный престиж:
«Сиди, не
рыпайся! Нет крова! Нет занятий!»
На диспуты, о
брат мой, не ходи!
Чужих мозгов
брать на прокат не надо.
Иль гор
словесных мало позади –
Зачем же вновь
записываться в стадо?
Кто б ни божился
с миною блаженной, –
«Завоеваньям
революции» не верь:
Болели зубы –
взвился Красный Зверь
И зубы с головой
отгрыз мгновенно.
<1924>
КРАСНАЯ
БАБУШКА
(С натуры)
Подрубленных
волос лохмато-серый круг,
Глаза
сознательной, тупой марксистской жабы
И в нижней
челюсти, широкой, как битюг,
Упорство
деревенской старой бабы.
Она приехала в
саксонский пансион
Чинить свои
одышки и запоры
И целый день,
как красный граммофон,
Разводит всласть
советские узоры.
«Лжет эмиграция:
у нас прекрасный строй, –
Багеты,
справедливость и культура...
Крестьяне
обжираются икрой,
Рабочий –
мощная, свободная фигура.
Буржуазия
розовеет с каждым днем,
Интеллигенция
ликует от восторга.
Неслыханный,
невиданный подъем, –
А все венчает
ренессанс Внешторга...»
Лишь об одном ни
звука граммофон:
Что сын ее –
персона в чрезвычайке,
Что дочь ее –
предатель и шпион,
Что все ее
друзья из той же шайки.
Что у себя на
даче в дни войны, –
На самой
буржуазной барской даче, –
Она, для
ускорения «весны»,
Хранила бомбы...
Ведь нельзя-с иначе...
Что в
предварилке высидевши год,
Она жила там
мирно, как в курорте.
Зато теперь
«проклятый старый гнет»
Она клянет с
незлобливостью черта.
А немки слушают
и вяжут всласть носки...
«Ах, милый
Кремль, Калинкин мост и Невский!
Страна икры,
разгула и тоски,
Где жил Толстой,
где плакал Достоевский...»
О Господи!
Мильон святых могил
Зияет ранами у
своего подножья, –
А этот старый,
наглый гамадрил
Живет и шамкает
и брызжет красной ложью.
<1925>
ПОЛИТИЧЕСКИЙ
СОНЕТ
(Вместо передовицы)
«Суровый Дант не
презирал сонета», –
Нам поступать
грешно наоборот...
Философы грозят
кончиной света,
А жители танцуют
всласть фокстрот.
Сто кризисов и
каждый без просвета,
Зачахли музы,
жизнь – водоворот,
То падает, то
лезет вверх монета,
Народ в кино
лавиной прет и прет.
Лойолы с
капиталами и с весом
Флиртуют
беспардонно с красным бесом.
В кого метать
летучий бумеранг?..
В средневековье
новое вступая,
Невольно
скажешь, горестно вздыхая:
О современность,
ты – орангутанг!
<1925>
ЛЮБОВЬ
К БЛИЖНЕМУ
Сидите
на месте и не рыпайтесь!
В
Париже – ни квартир, ни работы.
(Из письма парижского эмигранта
к римскому)
Твой ближний
влез уже на плот
И ест,
поплевывая в море, –
А ты в волнах,
раскрывши рот,
Плывешь к
спасительной опоре.
Еще усилие
одно...
Но сверху
гневный визг протеста:
«Не доплывешь!
Ступай на дно!
Здесь на плоту
нет больше места!..»
1924, декабрь
ИЗ
АЛЬБОМА ЖЕНОНЕНАВИСТНИКА
I
На сей планете
не бывает, – ах! –
Всей полноты
познанья в высшем смысле:
Варвара на пяти
щебечет языках,
Но ни один не
служит ей для мысли.
II
Мне женщин не
понять вовеки:
Дурак – от пят
до глаз баран,
А у Софи глаза
Сенеки,
Но в голове
сплошной изъян.
III
В слезах из рая
Ева уходила...
Но ей Адам из
перьев какаду
Передник сделал
с пряжкой на заду.
Вмиг Ева
расцвела: «Как это мило!»
<1925>
ПЕТРУШКА
В ПАРИЖЕ
(Лубок)
Явление
I
П е т р у ш к а (всплескивая руками, появляется из-за ширмы
и поет на мотив «Барыни»):
Укатил я из
Москвы,
Потому что жить
там нудно, –
Но в Париже мне,
увы,
Тоже, братцы,
очень трудно...
Поступил бы я в
Гиньоль,
Да у них язык
французский...
Переучиваться,
что ль?
Я ведь,
миленькие, русский!..
Смокинг не на
что купить...
В кошельке два
су на ужин...
В кино, что ли,
поступить?
Да кому Петрушка
нужен?
Стать шофером?
Черта с два!
План Парижа,
брат, не шутка.
Все, бывало,
трын-трава, –
А теперь – уй-юй
– как жутко!..
(Всхлипывает)
Явление
II
А ж а н:
Эй, гражданин,
ваша карт-д’идантите?
П е т р у ш к а (встряхивается):
У сороки на
хвосте!
А ж а н:
Ваше ремесло?
П е т р у ш к а:
В Каспийское
море под лед унесло.
А ж а н:
Какое у вас
поручительство во Франции?
П е т р у ш к а:
Две московских
ломбардных квитанции.
А ж а н (кричит):
Кто вас здесь
может ре-ко-мен-до-вать?
П е т р у ш к а:
Почтеннейшая
барыня, Кузькина мать.
А ж а н (наступая):
Где вы
жи-ве-те?!
П е т р у ш к а (отступая):
В Люксембургском
саду у голландской тети...
А ж а н (плюется и тащит его):
Тьфу! Пожалуйте
в полицию для объяснения.
П е т р у ш к а (визгливо кричит):
Уй-уй-юй! Какое
приключение!
Матрена
Ивановна, законная супруга,
Петрушке туго!..
Полно глазеть на
дамские шляпки, –
Я попал ажану в
лапки!
Явление
III
М а т р е н а
Ивановна (кокетливо):
Отпустите его,
господин ажан,
У него нету ни
квартиры, ни д’аржан...
Сделать вам
глазки?
Показать вам мои
подвязки?
А ж а н (крутит, покачиваясь, усы).
П е т р у ш к а:
Кувалда! При
муже?!
М а т р е н а И в а н о в н а:
Смотри, чтоб не
было хуже...
(К ажану)
Ах, какой вы,
господин ажан, симпатичный!
Сразу видно, что
кавалер столичный:
Красные кантики,
синий мундир!
Ангел! Ландыш!
Кумир!
Ущипнуть вас за
щечку?
(Петрушка ее оттягивает.)
А ж а н (сладким голосом):
Попала в самую
точку...
Ну что ж,
живите, шут с вами, –
Надо ж сделать
снисхождение даме.
Только достаньте
поручительство...
П е т р у ш к а (в сторону):
От
месопотамского правительства,
Писанное вилами
на воде...
А ж а н:
Очень приятно: Adieu!
(Обнимает Матрену Ивановну, целует ее и
уходит.)
П е т р у ш к а (наступает на Матрену Ивановну):
Матрена! Он тебя
поцеловал?!
М а т р е н а И в а н о в н а (задорно):
А ты бы хотел,
чтоб он тебя арестовал?
П е т р у ш к а (угрожающе):
Ты ему назначила
свиданье?
М а т р е н а И в а н о в н а (задорно):
Ревнует?! Чучело
баранье...
Ты мне лучше
головы не морочь,
А подумай, где
мы нынче проведем ночь.
П е т р у ш к а (становится в позу и поет речитативом):
Наш приют в кафе
«Ротонде», –
В артистическом
бомонде,
Средь художников
корявых
И поэтов
шепелявых...
Бум!
Там, под стол
поджавши ножки,
Сядем тихо у
окошка
И возьмем на две
персоны
Чашку чаю без
лимона.
Бум!
А на стенках,
как тартинки,
Понатыканы
картинки:
Раскоряченные
бабы
И беременные
крабы...
Бум!
(Медленно, словно ослабевая)
Ох, устал!
Башка, как мякоть...
На дворе и
дождь, и слякоть, –
До «Ротонды» б
доплестись...
Ну и жисть!..
(Хватается за сердце)
Ай-яй! Дурно...
Сосет под ложечкой...
Не владею правой
ножечкой!..
М а т р е н а И в а н о в н а (бросается к нему):
Петруша, светик,
очнись!
П е т р у ш к а (опускается на ширму и свешивает голову и
руки):
Ослабел...
Помираю... Брысь!
М а т р е н а И в а н о в н а (суетится, пытаясь его поднять):
Ах, mon Dieu*,
холодные уши...
Доктор, доктор!
Помогите Петруше!!
Явление
IV
Д о к т о р (в цилиндре и смокинге):
Где ваш пациент?
(Наклоняется к Петрушке)
Один момент...
Пульс, как у
клячи,
Дыханье
цыплячье,
Сердце размякло,
В голове пакля –
В животе
пусто...
П е т р у ш к а (слабым голосом):
Врешь! Вчера
съел пол-лангуста...
Д о к т о р (обращаясь к Матрене Ивановне):
Крышка, madame!
Да на кой черт
он вам?
Вы такая
пышка...
М а т р е н а И в а н о в н а (игриво):
Доктор!
Шалунишка...
Д о к т о р:
Бросим его под
мост,
Псу под хвост,
Возьмем такси
И айда ко мне в
Пасси...
(Обнимает Матрену Ивановну и целует.)
П е т р у ш к а (слабо приподымается, подбирается к доктору,
пытаясь ударить его палкой по голове, но
промахивается):
Вот до чего
ослабел, –
Даже доктора
укокошить не сумел!
Д о к т о р (отбрасывает локтем Петрушку, тот
сваливается
на ширму):
Madame, к вашим услугам полмира, –
Выбирайте, я или
он...
У меня есть
квартира,
Ванна и
телефон...
Отдельная
спальная!..
М а т р е н а И в а н о в н а:
А отопление
центральное?
Д о к т о р (кивает головой):
Еще бы!
Для такой
симпатичной особы...
М а т р е н а И в а н о в н а:
Прощай,
Петрушка! Прощай, инвалид...
Против
центрального отопления кто устоит?
(Обнимается с доктором, и оба исчезают.)
П е т р у ш к а (один; приподымается и оглядывается):
Удрала... Погиб!
Пропал!!!
Чтоб меня черт
побрал!
(Опускает голову и жалобно причитает)
Матрена ушла...
Отсырела шарманка...
По-французски ни
звука...
В кармане – ни
франка...
Хо-ро-ша-я
штука!
Уй-юй-юй!..
Явление
V
Ч е р т (выскакивая снизу):
Вы меня звали,
гражданин Pierre?
П е т р у ш к а:
Это еще что за
кавалер?
Ч е р т:
Эмигрантский
черт, родом из Тулы...
П е т р у ш к а (обнимает его):
Земляк?! Ах ты,
шут сутулый!
Ты как попал в
Париж?
Ч е р т:
Да разве там
усидишь?
В Туле все
посходили с ума, –
Не жизнь, а
тюрьма!
Люди чертей
стали хуже,
Дела, что ни
день, то туже –
Вот я и
прибежал...
…………………………..
(строго)
Ты зачем меня
звал?
П е т р у ш к а:
Я?! Врешь! А у
тебя есть карт-д’идантите?
Ч е р т (с гордостью):
Всегда ношу на
хвосте.
П е т р у ш к а:
А какое твое
занятье?
Ч е р т (скороговоркой):
Перепродаю вышедшее
из моды дамское платье.
П е т р у ш к а:
А где ты живешь,
в каком арондисмане?
Ч е р т:
На Place de
Concorde в главном фонтане.
П е т р у ш к а:
А какие у тебя
рекомендации?
Ч е р т:
От старшего
дворника из Лиги наций...
П е т р у ш к а
(уныло):
Ну, с тобой не
сговоришь.
Ч е р т (насмешливо):
А ты чего
дрожишь?
П е т р у ш к а:
А ты чего ко мне
пристал?
Ч е р т (наступая):
А ты чего меня
звал?
П е т р у ш к а:
Боюсь! Не хочу!
Матрена Ивановна, войди в мое положение!..
Г о л о с М а т р е н ы И в а н о в н ы (за ширмой):
Не могу! Сижу на
центральном отоплении...
Ч е р т (хватает Петрушку и тащит):
Нечего
упираться...
Некогда мне тут
с тобой прохлаждаться.
П е т р у ш к а (отбивается и пронзительно орет):
Уй-уй-юй! Какой
ужасный пассаж!
Погибли мои
фонды...
Петрушка выходит
в тираж!
Не видать ему
больше «Ротонды»!
(Оба проваливаются.)
<1925>
_________
*Боже мой (фр.).
*
* *
Пока не требует
Демьяна
К казенной
жертве Коминтерн,
Он в полумраке
ресторана
Глотает ром, как
Олоферн.
Умолкли струны
балалайки,
В душе икает
пьяный звон, –
И средь поэтов
чрезвычайки,
Быть может, всех
ничтожней он...
Но лишь
развязный комсомол
Над ухом
гонораром звякнет,
Душа Демьяна
зычно крякнет,
Как
пробудившийся осел.
С сардинкой
тухлою в проборе
Из кабака он
вскачь бежит
И басни красные
строчит
Ногою левой на
заборе...
<1925>
СОВЕТСКИЕ
ЧАСТУШКИ
По Тверскому я
гуляла,
Бюсты выставила,
Политграмоту
читала,
Перелистывала.
Подошел кудрявый
к речке,
Поплевал на
донышко...
Обвенчал нас
леший в гречке, –
Чем же я не женушка?
Комсомолец пьет
в харчевне,
В кажной ручке –
пулемет.
Рыков стал лицом
к деревне,
Значит, в кассе
недочет.
По советскому
приказу
Из рязанской
Губчеки –
Взбунтовалися в
Китае
Все
венгерцы-мужики.
На рябине
канарейка
Пролетарский
гимн поет,
А Зиновьев хлеб
крестьянский
За границу
продает...
Одолжи-ка нам,
Европа,
Миллиардов
двадцать пять,
Мы поправимся
маленько
И придем тебя
чесать!
<1925>
ЭМИГРАНТСКИЕ
ОБЪЯВЛЕНИЯ
Ясновидящий
Игорь фон Шталь
Мертвых жен и
мужей вызывает,
Исцеляет в
рассрочку печаль
И прыщи на носу
удаляет.
Массажистка
Агафья Сен-Жюст:
Специальность –
сиденье и бедра.
Как бы ни был
массивен ваш бюст,
Приступайте к
лечению бодро!
Институт
Неземной Красоты.
Наш девиз: «Все
клиентки – Венеры!»
Зуд в подмышках,
ресницы, и рты,
И ушное
скопление серы.
Ресторан
«Дар-Валдай на Днепре».
Медвежатина с
клюквой и с салом,
Русский хор в
мавританском шатре
И лезгинец
Печорин с кинжалом.
Всем доступно!
Квартиро-канкан:
Не квартиры,
ей-Богу, а сахар!
Восемь тысяч за
старый диван,
Восемь тысяч за
шахер и махер.
Ci-devant* председатель
суда
Чинит мебель,
ботинки и рамки,
Не боится любого
труда,
Если надо,
согласен хоть в мамки.
<1925>
___________
*Бывший (фр.).
В
ВЕНСКОМ ПАВИЛЬОНЕ
(На декоративной выставке)
Я признаюсь вам
открыто:
Мне понравилась
покуда
Изо всех вещей
их быта
Только кельнерша
Гертруда...
Почему? И сам не
знаю.
Может быть, она
немного
Мне напомнила
Аглаю
Из родного
Таганрога.
Та же грудь и та
же брошка,
Поступь –
вьющаяся рыбка,
И увесистая
ножка,
И безвольная
улыбка...
О Гертруда! В
час вечерний, –
Если рок нас
свел в Париже,
Мы с тобой в
ночной таверне
Познакомимся
поближе.
Наклонив к
шартрезу щеки,
Пересчитывая
сдачу,
Гонорар за эти
строки
На тебя я весь истрачу!
<1925>
МОЛОДОМУ
ПАРНАССКОМУ ПОЛОТЕРУ
«По
последней переписи в Москве 4318 поэтов!»
–
«А вы думаете, что в эмиграции их меньше?»
(Из разговора)
Чтоб стать
тапером, надобно учиться
И нужен слух и
легкие персты...
А юноше, когда
он начал бриться,
Как в Крепость
Славы провести мосты?
В любой столице
– тысяч семь поэтов.
Еще один – беда
не велика!
Средь гениальных
юных пистолетов
Ты хвост
раздуешь шире индюка...
Ворвешься в клуб
«Рифмованной капусты»
И будешь
ассонансы гулко ржать,
А стадо дев,
уткнув ресницы в бюсты,
Умильно будет
хлопать и визжать.
Знакомый хлыщ из
дружеской газеты
Тебя увековечит
в трех строках,
И мутный хвост
еще одной кометы
На пять минут
зардеет в облаках.
Талант и труд –
бессмысленное бремя.
Сто тысяч лир!
Не медли, дорогой...
Взбей бант
козлом, вонзи копыто в стремя:
Пегас бьет в пол
ослиною ногой!
<1925>
СЛИШКОМ
РЕЗВОМУ
Гостинодворским
языком
Кричит он нам об
общем долге,
Вопит о родине,
о Волге
И лупит в перси
кулаком...
Но почему ж в
Крыму, мой друг,
Ты был акулой
тыловою?
Наверно, было
недосуг
Рискнуть своею
головою?..
<1925>
ПОКАЗАТЕЛЬНАЯ
САНАТОРИЯ В ЕВПАТОРИИ
(По «Правде»)
Больные приходят
«с мухой».
Не люди, а
темная жмудь:
Смотрителя в
правое ухо,
Сестру за левую
грудь...
Пища – гниль и
вонища:
Котлеты из
тухлых кобыл.
В ванне выбито
днище,
В уборной мусор
и ил.
И только одна
отрада:
Чуть месяц
блеснет голубой,
К бабам в окна
из сада
Курортники лезут
гурьбой.
Амуры в ванной,
в мертвецкой,
Амуры во всех
углах, –
В палатах, в
саду и в детской,
На скамьях и на
столах.
Гармошка – в
такт поцелуям...
Так нежен
заливистый вой:
«Сестрица, на
горе буржуям
Раздуем пожар
мировой!»
<1925>
ГОСТИНИЦА
В ПАССИ
НОМЕР
5
В китайских
круглых телескопах
Сидит художник
над столом.
Что заработаешь
в Европах
Карандашом?
Закрылся
полостью халата,
Не подымает
мутных глаз
И чертит печку
для плаката
В сто пятый раз.
НОМЕР
8
Отчего поет так
громко
Безголосый
старичок?
Потому, что на
спиртовке
Жарит шашлычок.
Пой, бедняга!
Чад проклятый
Все равно
пройдет сквозь щель.
Стукнут в дверь:
спиртовку дунешь, –
Ужин под
постель...
НОМЕР
12
Дрожит диван,
трясутся чашки:
Эсер играет с
тетей в шашки.
НОМЕР
13
На кровати –
туловища с бюстами:
Надо всех маркизами
одеть...
Куклы
растопырились лангустами,
Ручки-ножки
виснут, словно плеть.
Надоело!
Баронесса сплюнула
И, косясь на
уличную мглу,
В зад маркизы с
едкой злобой всунула толстую иглу.
НОМЕР
17
Стулья придвинув
к постели, два пожилых человека
К картам
склонили чело, мирно и кротко пыхтя.
О эмигрантское
чудо!.. Ты полюбуйся, читатель:
Республиканец
один, а его визави – монархист!
НОМЕР
22
На брюках –
широкая клетка,
Квадратная
челюсть, брюнет...
«Японец», –
решила соседка,
«Испанец!» –
отрезал сосед.
Но все ни к
чему: ни окраска, ни брюки, ни скулы, –
Жилец оказался
Иваном Бубновым из Тулы.
НОМЕР
25
Дверь скрипнула.
Трехлетний карапуз,
Из материнских
выскользнувши уз,
По коридору
пробежал до шкапа, –
С разгона врос
передо мной в паркет
И вдруг, косясь
на бурый мой жилет,
Мне в изумленье
шепчет: «Папа!..»
<1925>
К
ДВУХСОТЛЕТИЮ АКАДЕМИИ НАУК
Убившие
свободную науку,
Ученых
изгонявшие бичом,
Забавную
придумали вы штуку,
Труп Академии
венчая кумачом...
Честнее был и
Пугачев, и Разин:
«Сарынь на
кичку!» Резали спроста...
Палач Культуры
трижды лжив и грязен,
Лобзая жертву в
мертвые уста.
Кичиться ль вам
двухвековою славой
Рассадника науки
и добра?
Ведь этот храм
пустой, но величавый,
Не даст вам даже
горсти серебра...
В Вольтеры навязавши
комсомольца,
Европу вы решили
удивить?
Наука – не
награбленные кольца, –
Напрасна ваша
каторжная прыть.
Наука мстит. Под
фирмой «пролетарской»
Грызет букварь
зазнавшийся профан.
Весь ваш
приплод: Лойола Луначарский
И коллективный
красный Митрофан.
И если семь
досужих европейцев
К вам приплывут
на мертвый юбилей, –
Так посещали
некогда индейцев,
Сходя опасливо с
высоких кораблей...
Труби же, Ложь!
Сгребай с чужих покосов
Священный прах в
Научный Исполком.
Не встанет из
могилы Ломоносов...
А если б встал:
они б его штыком!
<1925>
ИЗ
ЗЕЛЕНОЙ ТЕТРАДКИ
I
Два боксера друг
другу расквасили рыло,
И один
закачался, икнул и упал,
А другой
дожидался корректно и мило,
Чтоб упавший
коллега очнулся и встал...
Публицисты-газетчики!
Вы лишь без пауз,
Злобно перья
вонзая друг другу в виски,
Наливаетесь
желчью и уксусом кляуз
И упавшего
рвете, как псы, на куски.
II
О Господи, ужель
и после смерти
В разноголосом
пробужусь концерте?
В каком-нибудь
предбаннике глухом
Бакунин в стол
ударит кулаком,
Катков с
Плехановым заспорят о России,
Народники свои
разложат хрии,
И Ленин, с
исступленностью удава,
Всех оглушит
налево и направо...
<1925>
ПОЛИТИКОН
И ЭМИГРАНТСКИЙ УЕЗД
(Из записной книжки)
I
ТРАГИЧЕСКИЙ
ТРИЛИСТНИК
Рассудок с
каждым днем правеет,
Желудок с каждым
днем левеет,
А сердце в
беспартийном сне
Томится в гордой
вышине.
II
Я болтал с
трехлетней Ниной.
– Кем ты хочешь
быть? – «Мужчиной!»
Почему?
А потому!..
Очень нужно раз
по пять
В муках чад
своих рожать!..
III
В львином рву
Даниил объяснялся со львами.
Небо в снегах
сияло над их головами:
«Отчего вы такие
жестокие звери?
Эва, сколько
костей человечьих в пещере!»
Старый лев
обернулся к белеющей груде,
Кто ж людей нам
бросает?
Не те же люди?
IV
БЕЗРАБОТНОМУ
ЭМИГРАНТУ
Нет ремесла? Мой
друг, не унывай,
Берись за все,
легко и без претензии,
По будням
папиросы набивай,
А по воскресным
дням пиши рецензии.
V
ДВАЖДЫ
ДВА
После спора:
дважды два,
Убежденно и
басисто
Первый резво
ляпнул: «Триста»,
А второй зевнул:
«Слова».
«Ерунда!»
Вспылил, как порох,
Третий, нервно
стал шагать:
– «Дважды два, в
субботу сорок,
А в четверг –
сто тридцать пять».
Словно дьявол у
реторты –
Сквозь пенсне
блеснув зрачком,
Встал
взлохмаченный четвертый:
«Дважды два –
питейный дом!»
Пятый что-то
пропищал,
Пропищал, как
мышь у щели, –
Но никто не
разобрал,
Потому что все
шумели.
А шестой, ведь
вот беда,
Только крякал от
волненья:
По пути домой
всегда
Находил он
возраженья.
Разливался спор
все шире.
Вдруг седьмой,
горя, как мак,
Робко вставши:
«Как же так?
Дважды два
всегда четыре!»
Ах, как взъелись
все: Пошляк!
Чушь! Старо!
Избито! Глупо!
Дичь! Мещанство!
Пошло! Тупо!
В самом деле –
как же так!..
<1924-1925>
БЕНЗИННАЯ
ЛЮБОВЬ
(Из путевого альбома)
Есть особого
вида любовь:
Он садится на
мотоциклетку,
А она, вскинув
гордую бровь,
На железную
заднюю клетку.
Наклонясь над
вспотевшей спиной,
Свесив вбок
мускулистые ноги,
На ухабах
взлетая копной,
Пролетает она
вдоль дороги.
А Ромео в
квадратных очках,
Словно дьявол с
далекого Марса,
Приникает к рулю
на толчках
В цепкой позе
голодного барса.
Пыль клубится.
Воняет бензин.
Гулкий треск
барабанит в моторе.
Кто Джульетта?
Одна из кузин?
Иль коллега его
по конторе?
В едких кляксах
ее галифе,
Из-под кепки –
землистые скулы...
А навстречу
столбы, и кафе,
И моторы –
стальные акулы.
В ухе рвется
стрекочущий бред.
Дети с визгом в
кусты убегают...
Мрачно матери
смотрят ей вслед
И на всех языках
проклинают.
За шоссе засинел
океан,
Но не видят они
океана.
Этот странный
бензинный роман
Непонятен, как
суп из банана...
Бросишь взгляд
на ее макинтош,
На затылок
подбритый и бурый...
О Петрарка, твой
вкус был хорош,
Но сегодня не в
моде Лауры...
<1925>
ЕВРОПА
И «ОНИ»
I
Европейский
буржуй на полпредском балу
Поднял тост за
советскую власть:
«Эмигранты на
вас изрекают хулу,
И клеймят, и
порочат вас всласть...
Но ликеры, и
фраки, и блеск позолот, –
Я таких не видал
у пашей!
Верю сердцем!
Поставка на красный ваш флот
Сто процентов
мне даст барышей...»
II
«Признать ли
их?» – гадают чехи.
В основе мысль
не так глупа:
Другим
достанутся орехи,
А им – одна лишь
скорлупа.
Но будет горек
этот праздник...
Итог один игры
слепой:
Сев на орехи,
совлабазник
Торгует только
скорлупой...
III
Муссолини сидел
на диване,
А полпред перед
ним на софе.
«Хорошо ли у вас
на Кубани?» –
Тот с улыбкой
задрал галифе...
Муссолини
склоняется ниже:
«Колонистов мы с
давних уж пор
В Аргентину
сплавляем, синьор...
Ведь Кубань и
удобней и ближе?»
«О, конечно! Но
раньше – заем...»
Миг молчанья,
пустой и тягучий,
И с досадой в
резной водоем,
Только плюнул,
нахмурившись, «дуче».
IV
Бернарда Шоу раз
спросили:
«Вы так умны в
своих статьях...
Зачем при
красном крокодиле
Вы состояли в
кумовьях?»
И едкий сэр
ответил с сердцем
(Какие мудрые
слова!):
«Пикантно мясо с
красным перцем,
Но голый
перец... черта с два!»
V
Баварский бравый
генерал,
На карту ткнув
перстом в Урал,
Изрек: «Мы здесь
отточим вмиг
Немецкий штык и
красный штык...
И зычно грянет
за Ламанш
Наш лозунг
пламенный – реванш!..»
Но попугай,
раскрывши зрак,
Из клетки
крикнул вдруг: «Дурак!»
<1926>
ПРОЛЕТАРСКАЯ
МУЗА
Все захватив –
шрифты, бумагу, краски,
Ты скифским
задом заняла Парнас.
Все писаря,
монтеры и подпаски
Взялись за арфы
в этот светлый час...
Чужой бокал
наполнив мутным квасом,
В венке из
кумачовых наглых роз,
Ты занесла
колено над Пегасом –
И сброшена средь
площади в навоз.
Вставай и пой!
Шрифты к твоим услугам,
Приподыми
отяжелевший зоб, –
Твоя артель
сгрудилась тесным кругом
И тщетно морщит
коллективный лоб...
Отговорила...
Нищей много надо ль?
Сто пьяных слов,
одышка... и отлив.
Эй, Госиздат!
Закрой рогожей падаль, –
Бог Аполлон
суров, но справедлив.
<1926>
НАДПИСИ
НА ПОЛЯХ БИБЛИОТЕЧНЫХ КНИГ
(Почти с натуры)
ТЮТЧЕВ
Поперек стихов
пометка:
«Мысли есть, но в общем – сухо».
(Так на мраморе
нередко
Оставляет след
свой муха.)
«КАПИТАНСКАЯ
ДОЧКА»
Мненье –
крайне-правой барыни
Кратко, веско и
сурово:
«Я на месте Государыни
Не простила бы Гринева».
ОБЩЕЕ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
«Писать на книжках очень глупо.
Иван Фадеич Кандалупа».
<1931>
СКАЗКА
ПРО КРАСНОГО БЫЧКА
За годом год
Коллективный
красный кретин
С упорством
сознательной прачки
Травил
интеллигентов:
«Вредителей» к
стенке,
«Спецов» по
шапке,
Профессоров в
Соловки,
Науку под
ноготь...
Каждый партийный
маляр
Клал на кафедру
ноги,
Дирижировал
университетами,
Директорствовал
на заводах...
Как дикий кабан
на капитанском мостике,
Топтался на
одном месте:
Смыкал ножницы,
Склеивал слюной
бешеной собаки
Прорывы и
«неувязки», –
Плакаты!
Плакаты! Лозунги! Фронты!
Чучело
Чемберлена!..
В итоге –
пошехонский,
Планетарный,
бездарный
Шиш...
Партийные
Иванушки-Дурачки в кепках
Даже и не
подозревали,
Что каждая гайка
в каждом станке
Изобретена
интеллигентскими мозгами,
Что в каждом
штепселе –
Залежи ума и
горы знания,
Что поколения
зрячих, одно за другим,
В тиши
кабинетов,
В лабораториях,
Изобретали,
числили, мерили,
Чтоб из руды, из
огня, из бурой нефти
Сделать человеку
покорных слуг...
Иванушки-Дурачки
Сели задом
наперед на украденный трактор,
Партийный
Стенька Разин свистнул в два пальца, –
Через ухабы,
чрез буераки
Напролом по
башкирско-марксистскому компасу;
«Из-за
острова... влево... на стрежень,
К чертям на
рога! Вали!»
И вот, когда ржавый
трактор
Свалился кверху
колесами в смрадную топь,
Когда в деревнях
не стало ни иглы, ни гвоздя,
Когда серп и
молот можно было увидеть
Лишь на заборных
плакатах,
Когда свои
интеллигенты, Святые Дурни,
Сдавленные
партийными задами,
Связанные по
рукам и ногам,
Храпели под
досками, –
Тогда красные
ослы призвали
Спецо-варягов:
«Тройной оклад!
Отборное меню!
Барские квартиры
за проволочными заграждениями!
Оазисы сытого
буржуазного жития
Средь нищей
пустыни!
Стройте! Гоните!
Сдавайте мозг напрокат, –
Свои
заплевали... Чужие надежней...»
И вот потянулись
из разных стран
Высокопробные
роботы:
Китай, Гвинея,
Советская ль вотчина –
Деньги не
пахнут, икра не смердит,
Соловецких
стонов не слышно...
Завод на завод!
Этаж на этаж!
Электрический
трест для выделки масла
Из трупных
червей!
Небоскребы из
торфа! Свинец из трахомы!
Крематории с
самоновейшим комфортом
Для
политкаторжан!
Самогон из мощей
Ильича! Перегоним Америку!..
И снова шиш...
Стоэтажный шиш,
Грандиозный,
советский, сталинский шиш...
И снова клич:
«Милость
беспартийным!
Пощада
интеллигентам!
Амнистия мозгам!
Выдать
пострадавшим и недомученным премию
От тысячи до
двести тысяч рублей
(По расчету – за
каждый плевок по копейке), –
ГПУ утирает
обиженные слезы,
Сталин прижимает
спецов к косматому сердцу,
Варяги
укладывают чемоданы,
Горький,
проклинавший на прошлой неделе интеллигентов,
Объявляется
уклонистом,
Партийные маляры
почесываются на командных высотах, –
Гремит
Интернационал!
Гремит
Интернационал! Красный штандарт скачет!
Пятилетка задом
наперед влезает
На старый,
изломанный трактор,
И сказка про
красного бычка начинается сначала...
<1931>
«НЕДЕЛЯ
ДОБРОТЫ»
Господи! Как мне
быть добрым
Хоть неделю в
году,
Для вентиляции
пыльной души,
Для смягчения
черствого сердца,
Для удовольствия
ближних?..
Так ведь полезно
себя очищать ежегодно,
Как трубочист
прочищает камин!
Хотя, если
правду сказать,
Круглый год,
Как, надеюсь, и
вы, мой читатель,
Я стараюсь быть
добрым...
То придет
какой-нибудь шут –
Смесь
Свидригайлова с Чацким –
И затопит тебя
Ниагарою слов,
Вязких, шершавых
и вздорных,
От которых потом
остается в мозгах,
Часов
приблизительно на пять,
Чад жженой
резины и перьев...
Но я ведь
терплю,
Молчу, не рычу,
–
Чтоб не впасть в
искушенье,
Словарем
пресс-папье прикрываю
И, как дитя,
улыбаюсь.
То, чуть
присядешь к столу за работу,
Квартирант
заведет граммофон –
Гнусаво-визжащую
кошку –
И в дверь потом
постучится:
«Вам граммофон
не мешает?»
«О, – отвечаю я
кротко,
Сжимая дрожащую
челюсть, –
Пожалуйста, друг
мой!»
То прилетит
пневматичка:
Некто по
срочному делу
Просит приехать
– час и минуты – в кафе.
Едешь!.. Ждешь
часа полтора!
Наконец
прилетает синьор
С расстегнутым
ртом и в расплюснутой шляпе
И предлагает
издать в компании с ним
Самоучитель по
ловле креветок...
Как трудно в
такие минуты быть добрым,
И все же...
стараешься.
То прачка вам
принесет
Вместо вашей
любимой сорочки
Какую-то бурую
мерзость –
О трижды
проклятый жавель!
И опять
улыбайся, как ангел,
И добрые делай
глаза.
То по рыхлой
своей доброте
Вы ближнему
редкую книгу дадите,
И он ее вам
вернет
(Если вернет!)
В соусе рыжем и
без заглавной страницы, –
Ты, Господи,
знаешь, с какою любовью
Я ближнему
кресло тогда придвигаю.
Нет! Если правду
сказать, –
Для вентиляции
сердца,
Для облегчения
сжатой души
Хорошо б хоть
неделю в году уделить
«Неделе
несдержанной злости...»
<1932>