ПРИЗРАКИ
Неспокойно
сердце бьется, в доме все живое спит,
Равномерно,
безучастно медный маятник стучит...
За
окном темно и страшно, ветер в бешенстве слепом
Налетит
с разбега в стекла – звякнут стекла, вздрогнет дом,
И
опять мертво и тихо... но в холодной тишине
Кто-то,
крадучись, незримый приближается ко мне.
Я
лежу похолоделый, руки судорожно сжав,
Дикий
страх сжимает сердце, давит душу, как удав...
Кто
неслышными шагами в эту комнату вошел?
Чьи
белеющие тени вдруг легли на темный пол?
Тише,
тише... Это тени мертвых, нищих, злых недель
Сели
скорбными рядами на горячую постель.
Я
лежу похолоделый, сердце бешено стучит,
В
доме страшно, в доме тихо, в доме все живое спит.
И
под вой ночного ветра и под бой стенных часов
Из
слепого мрака слышу тихий шепот вещих слов:
«Быть
беде непоправимой, оборвешься, упадешь
И
к вершине заповедной ты вовеки не дойдешь».
Ночь
и ветер сговорились: «Быть несчастью, быть беде!»
Этот
шепот нестерпимый слышен в воздухе везде,
Он
из щелей выползает, он выходит из часов –
И
под это предсказанье горько плакать я готов!..
Но
блестят глаза сухие и упорно в тьму глядят,
За
окном неугомонно ставни жалобно скрипят,
И
причудливые тени пробегают по окну.
Я
сегодня до рассвета глаз усталых не сомкну.
1906
* * *
Замираю
у окна.
Ночь
черна.
Ливень
с плеском лижет стекла.
Ночь
продрогла и измокла.
Время
сна,
Время
тихих сновидений,
Но
тоска прильнула к лени,
И
глаза ночных видений
Жадно
в комнату впились.
Закачались,
унеслись.
Тихо
новые зажглись...
Из-за
мокрого стекла
Смотрят
холодно и строго,
Как
глаза чужого бога, –
А
за ними дождь и мгла.
Лоб
горит.
Ночь
молчит.
Летний
ливень льнет и льется.
Если
тело обернется, –
Будет
свет,
Лампа,
стол, пустые стены,
Размышляющий
поэт,
И
глухой прибой вселенной.
<1910>
УТРОМ
Бодрый туман, мутный туман
Так густо замазал окно –
А я умываюсь!
Бесится
кран, фыркает кран...
Прижимаю
к щекам полотно
И
улыбаюсь.
Здравствуй, мой день, серенький день!
Много ль осталось вас мерзких?
Все проживу!
Скуку
и лень, гнев мой и лень
Бросил
за форточку дерзко.
Вечером
вновь позову...
<1910>
ЛУНАТИК
Не могу закрытого взора
Оторвать от бледной луны, –
На
луне застывшие озера
И
поля холодной тишины.
Трепещут лунные крылья,
Исчезает тело, звеня,
Но
не в силах бледные усилья
Оторвать
от крыши меня.
Шумят душистые липы,
Рубашка бьет по плечам...
Лунные
лучи, как липкие полипы,
Присосались
к плачущим очам.
Скользят застывшие ноги,
Листы гремят и гудят –
Полшагá
направо от дороги
И
слетел бы вниз в далекий сад.
Сижу у трубы – бессонный,
О спину трется кот...
Соловьи
свистят неугомонно,
Теплый
ветер жалобно поет.
Внизу постель моя смята
И дышит моим теплом,
Но
туда мне больше нет возврата...
Как
сойду со сломанным крылом?
Не могу закрытого взора
Оторвать от бледной луны, –
На
луне застывшие озера
И
поля холодной тишины...
<1910>
НА КЛАДБИЩЕ
Весна
или серая осень?
Березы
и липы дрожат.
Над
мокрыми шапками сосен
Тоскливо
вороны кружат.
Продрогли
кресты и ограды,
Могилы,
кусты и пески,
И
тускло желтеют лампады,
Как
вечной тоски маяки.
Кочующий
ветер сметает
С
кустарников влажную пыль.
Отчаянье
в сердце вонзает
Холодный
железный костыль...
Упасть
на могильные плиты,
Не
видеть, не знать и не ждать,
Под
небом навеки закрытым
Глубоко
уснуть и не встать...
<1910>
ТУЧКОВ МОСТ
Заклубилась
темень над рекой.
Крепнет
ветер. Даль полна тоской.
Лед
засыпан снегом. Как беда,
В
полыньях чернеется вода.
Крышки
свай, безжизненно наги,
Друг
на друга смотрят, как враги.
На
мосту пролетка дребезжит.
Кучер
свесил голову и спит...
Фонари
пустынно встали в ряд
И
в отчаянье, и в ужасе горят.
Одичалый
дом на островке
Бродит
стеклами слепыми по реке.
Снег
валит. Навеки занесло
Лето,
розы, солнце и тепло.
<1909>
У КАНАЛА НОЧЬЮ
Тихо.
Глухо. Пусто, пусто...
Месяц
хлынул в переулок.
Стены
стали густо-густо.
Мертв
покой домов-шкатулок.
Черепных безглазых впадин
Черных окон – не понять.
Холод неба беспощаден
И дневного не узнать.
Это
дьявольская треба:
Стынут
волны, хмурясь ввысь, –
Стенам
мало плена неба,
Стены
вниз к воде сползлись.
Месяц хлынул в переулок...
Смерть берет к губам свирель.
За углом, угрюмо-гулок,
Чей-то шаг гранит панель.
<1910>
* * *
У моей зеленой елки
Сочно-свежие иголки,
Но,
подрубленный под корень, в грубых ранах нежный ствол.
Освещу ее свечами,
Красно-желтыми очами, –
И
поставлю осторожно на покрытый белым стол.
Ни цветных бумажных пташек,
Ни сусальных деревяшек
Не
развешу я на елке, бедной елочке моей.
Пестрой тяжестью ненужной
Не смущу расцвет недужный
Обреченных,
но зеленых, пышно никнущих ветвей.
Буду долго и безмолвно
На нее смотреть любовно,
На
нее, которой больше не видать в лесу весны,
Не видать густой лазури
И под грохот свежей бури
Никогда
не прижиматься к телу мачтовой сосны!
Не расти, не подыматься,
С вольным ветром не венчаться
И
смолы не лить янтарной в тихо льющийся ручей...
О, как тускло светят свечи –
Панихидные предтечи
Долгих
дней и долгих вздохов и заплаканных ночей...
Тает воск. Трещат светильни.
Тени зыблются бессильно,
Умирают,
оживают, пропадают и растут.
Юной силой иглы пахнут.
О, быть может, не зачахнут?
О,
быть может, новый корень прорастет... сейчас... вот тут...
<1909>
ДОЖДЬ
Сквозь
распластанные ветки
Мокрых,
никнущих берез
Густо
затканные сетки
Нижут
нити чистых слез.
На
трепещущие листья
Капли
крупные летят,
И
печальных сосен кисти
Чуть
кивают ветру в лад.
А
в просветах, где вершины
Одиноко
смотрят ввысь,
Однотонной
паутиной
Тучи
тусклые сплелись.
Острый
ветер бродит в чаще,
Хлещет
каплями в окно.
Дождь
ровней, скучней и чаще
Раскрутил
веретено.
Закрываешь
тихо веки –
Но
далекий плач не стих:
Небу
скорбному вовеки
Слез
не выплакать своих.
<1910>
У БАЛТИЙСКОГО
МОРЯ
I
Ольховая
роща дрожит у морского обрыва,
Свежеющий
ветер порывисто треплет листву,
Со
дна долетают размерные всплески и взрывы,
И
серый туман безнадежно закрыл синеву.
Пары,
как виденья, роятся, клубятся и тают,
Сквозь
влажную дымку маячит безбрежная даль,
Далекие
волны с невидимым небом сливают
Раздолье
и холод в жемчужно-поющую сталь.
Осыпала
старые камни, поблекшие травы и мхи –
Поднялся
лиловый репейник, и эта улыбка цветная
Нежнее
тумана и дробного шума ольхи...
II
Гнется
тростник и какая-то серая травка,
Треплются
ивы по ветру – туда и сюда,
Путник
далекий мелькает в песках, как булавка,
Полузарытые
бревна лижет морская вода.
Небо
огромно, и тучи волнисты и сложны,
Море
шумит, и не счесть белопенных валов.
Ветер
метет шелестящий песок бездорожный,
Мерно
за дюнами пенье сосновых стволов.
Я,
как песчинка, пред этим безбрежным простором,
Небо
и море огромны, дики и мертвы –
К
тесным стволам прижимаюсь растерянным взором
И
наклоняюсь к неясному шуму травы.
III
Ветер борется с плащом
И дыханье обрывает.
Ветер режущим бичом
Черный воздух рассекает.
В небе жутко и темно.
Звезды ежатся и стынут.
Пляска волн раскрыла дно,
Но сейчас другие хлынут.
Трепыхаются кусты –
Захлебнулись в вихре диком.
Из бездонной пустоты
Веет вечным и великим.
Разметались космы туч
И бегут клочками к югу.
На закате робкий луч
Холодеет от испуга.
Волны рвутся и гремят,
Закипают тусклой пеной,
И опять за рядом ряд
Налетает свежей сменой.
Только лампа маяка
Разгорается далеко,
Как усталая тоска,
Как задумчивое око.
IV
Еле
льющаяся зыбь вяло плещется у пляжа.
Из
огромных облаков тихо лепятся миражи.
Словно
жемчуг в молоке – море мягко, море чисто,
Только
полосы сквозят теплотою аметиста.
Солнце
низко у воды за завесой сизой тучи
Шлет
вишневый страстный цвет, тускло-матовый, но жгучий.
Мокрый
палевый песок зашуршит, блеснет водою,
И
опять сырая нить убегает за волною.
Горизонт
спокойно тих, словно сдержанная нежность,
Гаснут
тени парусов, уплывающих в безбрежность –
Это
тучи и вода с каждым мигом все чудесней
Чуть
баюкают закат колыбельно сонной песней...
V
Видно, север стосковался
По горячим южным краскам –
Не
узнать сегодня моря, не узнать сегодня волн...
Зной над морем разметался,
И под солнечною лаской
Весь
залив до горизонта синевой прозрачной полн.
На песке краснеют ивы,
Греют листья, греют прутья,
И
песок такой горячий, золотистый, молодой!
В небе облачные нивы
На безбрежном перепутье
Собрались
и янтарятся над широкою водой.
<1910>
СНЕГИРИ
На
синем фоне зимнего стекла
В
пустой гостиной тоненькая шведка
Склонилась
над работой у стола,
Как
тихая, наказанная детка.
Суровый
холст от алых снегирей
И
палевых снопов – так странно-мягко-нежен.
Морозный
ветер дует из дверей,
Простор
за окнами однообразно-снежен.
Зловеще-холодно
растет седая мгла.
Немые
сосны даль околдовали.
О
снегири, где милая весна?..
Из
длинных пальцев падает игла,
Глаза
за скалы робко убежали.
Кружатся
хлопья. Ветер. Тишина.
<1911>
Кавантсари
НА ЛЫЖАХ
Желтых
лыж шипящий бег,
Оснеженных
елей лапы,
Белый-белый-белый
снег,
Камни
– старые растяпы,
Воздух
пьяный,
Ширь
поляны...
Тишина!
Бодрый
лес мой, добрый лес
Разбросался,
запушился
До
опаловых небес.
Ни
бугров, ни мху, ни пней –
Только
сизый сон теней,
Только
дров ряды немые,
Только
ворон на сосне...
Успокоенную
боль
Занесло
глухим раздумьем.
Все
обычное – как роль
Резонерства
и безумья...
Снег
кружится,
Лес
дымится.
В
оба, в оба! –
Чуть
не въехал в мерзлый ельник!
Вон
лохматый можжевельник
Дерзко
вылез из сугроба,
След
саней свернул на мызу...
Ели
встряхивают ризу.
Руки
ниже,
Лыжи
ближе,
Бей
бамбуковою палкой
О
хрустящий юный снег!
Ах,
быть может, Петербурга
На
земле не существует?
Может
быть, есть только лыжи,
Лес,
запудренные дали,
Десять
градусов, беспечность
И
сосульки на усах?
Может
быть, там, за чертою
Дымно-праздничных
деревьев,
Нет
гогочущих кретинов,
Громких
слов и наглых жестов,
Изменяющих
красавиц,
Плоско-стертых
серых Лишних,
Патриотов
и шпионов,
Терпеливо
робких стонов,
Бледных
дней и мелочей?..
На
ольхе, вблизи дорожки,
Чуть
качаются сережки,
Истомленные
зимой.
Желтовато-розоватый
Побежал
залив заката –
Снег
синей,
Тень
темней...
Отчего
глазам больней?
Лес
и небо ль загрустили,
Уходя
в ночную даль, –
Я
ли в них неосторожно
Перелил
свою печаль?
Тише,
тише, снег хрустящий,
Темный,
жуткий, старый снег...
Ах,
зовет гудящий гонг:
«Диги-донг!»
–
К
пансионскому обеду...
Снова
буду молча кушать,
Отчужденный,
как удод,
И
привычно-тупо слушать,
Как
сосед кричит соседу,
Что
Исакий каждый год
Опускается
все ниже...
Тише,
снег мой, тише, лыжи!
<1911>
НИРВАНА
На
сосне хлопочет дятел,
У
сорок дрожат хвосты...
Толстый
снег законопатил
Все
овражки, все кусты.
Чертов
ветер с хриплым писком,
Взбив
до неба дымный прах,
Мутно-белым
василиском
Бьется
в бешеных снегах.
Смерть
и холод! Хорошо бы
С
диким визгом взвиться ввысь
И
упасть стремглав в сугробы,
Как
подстреленная рысь...
И
выглядывать оттуда,
Превращаясь
в снежный ком,
С
безразличием верблюда,
Занесенного
песком.
А
потом – весной лиловой –
Вдруг
растаять... закружить...
И
случайную корову
Беззаботно
напоить.
<1911>
ИЗ ФЛОРЕНЦИИ
В
старинном городе чужом и странно близком
Успокоение
мечтой пленило ум.
Не
думая о временном и низком,
По
узким улицам плетешься наобум...
В
картинных галереях – в вялом теле
Проснулись
все мелодии чудес
И
у мадонн чужого Боттичелли,
Не
веря, служишь столько тихих месс...
Перед
Давидом Микеланджело так жутко
Следить,
забыв века, в тревожной вере
За
выраженьем сильного лица!
О,
как привыкнуть вновь к туманным суткам,
К
растлениям, самоубийствам и холере,
К
болотному терпенью без конца?..
<1910>
* * *
В
чужой толпе,
Надевши
шляпу набекрень,
Весь
день
Прогуливаю
лень
По
радостной тропе.
Один!
И очень хорошо.
Ловлю
зрачки случайных глаз,
Клочки
каких-то странных фраз,
Чужую
скуку и экстаз
И
многое еще.
Лежат
в свободном чердаке
Семьсот
ребячеств без табу,
Насмешка,
вызов на борьбу
И
любопытство марабу,
Как
бутерброды на доске.
Одно
сменяется другим.
Заряд
ложится на заряд.
Они
в бездействии лежат,
А
я ужасно рад –
Я
вольный пилигрим!
Хочу
– курю, хочу – плюю,
Надевши
шляпу набекрень,
Весь
день прогуливаю лень
И
зверски всех люблю!
<1911>
УГОЛОК
В
генуэзском заливе,
Как
сардинка, счастливый,
Я купаюсь, держась за веревку.
Плещет
море рябое,
И
в соленом прибое
Заплетаются ноги неловко.
Синьорины
с кругами
Подымают
ногами
Водопады клокочущей пены.
И
купальные ткани,
Обвисая
на стане,
Облепляют худые колена.
Выхожу
из купальни.
Взор
на парусе дальнем
Задержался любовно и жадно...
Хорошо
на лоханке
У
рыбацкой стоянки
Мирно думать под аркой прохладной.
Страшно
важные люди
Загорелые
груди
Наклоняют над дымной смолою.
Чинят
сети и барки
И
медянкою яркой
Молча красят борта над водою.
Как
значительны лица!
В
стороне кружевницы
Быстро нитки сплетают в узоры.
В
жгучем солнечном свете
Голоногие
дети,
А вдали пыльно-сизые горы.
Вспыхнул
голод-обжора...
Накупил
помидоров –
Жадно в мякоть вонзаются зубы.
Пальмы
перья раскрыли.
Запах
соли и пыли.
Спят домов светло-пестрые кубы.
<1910>
Santa Margherita
ЖАРА
Куцый,
курносый и жирный
Виктор-и-Эммануил,
В
позе воинственно-мирной,
Глазки
в залив устремил.
Пальмы
вокруг постамента
И
фонари по углам.
В
ближней харчевне поленту
С
мухами ем пополам.
Терпнет
язык от киянти –
Третья
уж фляжка пуста.
Мухи,
отстаньте, отстаньте!
Лезьте
соседу в уста...
Вон
он на скатерти липкой,
Губы
развесив, уснул.
Треплется
ветер негибкий,
С
моря – то шорох, то гул.
Рдеют
ликеры на полках.
Хмурится
угол-жерло.
Вдруг
огневые иголки
Солнце
к нему провело.
Занавес
сальный и грязный
Вздулся,
– и сбоку видны
Дремлющий
мул безобразный
И
полисмена штаны.
Эй!
Синьорина Беллина!
Новую
фляжку и фиг.
Пусть
угасает невинно
Миг,
спотыкаясь о миг...
<1911>
Santa Margherita
* * *
Солнце
жарит. Мол безлюден.
Пряно
пахнет пестрый груз.
Под
водой дрожат, как студень,
Пять
таинственных медуз.
Волны
пухнут...
Стая
рыб косым пятном
Затемнила
зелень моря.
В
исступлении шальном,
Воздух
крыльями узоря,
Вьются
чайки.
Молча,
в позе Бонапарта,
Даль
пытаю на молу.
Где
недавний холод марта?
Снежный
вихрь, мутящий мглу?
Зной
и море!
Отчего
нельзя и мне
Жить,
меняясь, как природа,
Чтоб
усталость по весне
Унеслась,
как время года?..
Сколько
чаек!
Солнце
жжет. Где холод буден?
Темный
сон случайных уз?
В
глубине дрожат, как студень,
Семь
божественных медуз.
Волны
пухнут...
<1911>
В МОРЕ
Если
низко склониться к воде
И
смотреть по волнам на закат –
Нет
ни неба, ни гор, ни людей,
Только
красных валов перекат...
Мертвый
отблеск... Холодная жуть,
Тускло
смотрит со дна глубина...
Где
же лодка моя и гребец?
Где
же руки, и ноги, и грудь?
О,
как любо, отпрянув назад,
Милый
берег глазами схватить,
Фонарей
ярко-желтую нить
И
пустынного мола черту!
<1911>
* * *
Если
летом по бору кружить,
Слышать
свист неведомых птиц,
Наклоняться
к зеленой стоячей воде,
Вдыхать
остро-свежую сырость и терпкие смолы
И
бездумно смотреть на вершины,
Где
ветер дремотно шумит, –
Так все ясно и просто...
Если
наглухо шторы спустить
И
сидеть у стола, освещенного мирною лампой,
Отдаваясь
глубоким страницам любимых поэтов,
И
потом, оторвавшись от букв,
Удивленному
сердцу дать полную волю, –
Так все ясно и близко...
Если
слушать, закрывши глаза,
Как
в притихшем наполненном зале
Томительно-сдержанно
скрипки вздыхают,
И
расплавить, далекому зову вверяясь,
Железную
горечь в туманную боль, –
Так все ясно и свято...
<1911>
ИДИЛЛИЯ
Гигантские
спички,
Стволы
без коры,
Легли
к перекличке
На
склоне горы.
Визжат
лесопилки
И
ночью, и днем,
И
брызжут опилки
Янтарным
дождем.
Колеса
кружатся.
Под
запах смолы
Покорно
ложатся
Сухие
стволы.
Пахучи
и плоски
Не
мало уж лет
Веселые
доски
Родятся
на свет...
Изжарились
крыши,
Сверкает
ручей,
А
солнце все выше
И
все горячей.
У
старого моста
В
одежде простой
Огромного
роста
Кирпичный
святой.
Сжимает
распятье
В
сладчайшей тоске.
Вон
пестрые платья
Мелькнули
в леске:
Три
пасторских дочки
Ушли
от жары
И
вяжут веночки
Под
склоном горы.
По
пыльной дороге,
Согнувшись,
как хлыст,
И
скорчивши ноги,
Несется
циклист.
Полощатся
утки,
Теленок
мычит,
Сквозят
незабудки
И
солнце горит.
<1909>
Шварцвальд
ОСЕНЬ В ГОРАХ
Как
в беклиновских картинах
Краски
странны...
Мрачны
ели на стремнинах
И
платаны.
В
фантастичном беспорядке
Перспективы
–
То
пологие площадки,
То
обрывы.
Лес
растет стеной, взбираясь
Вверх
по кручам,
Беспокойно
порываясь
К
дальним тучам.
Желтый
фон из листьев павших –
Ярче
сказки,
На
деревьях задремавших
Все
окраски.
Зелень,
золото, багрянец
Словно
пятна...
Их
игра, как дикий танец,
Непонятна.
В
вакханалии нестройной
И
без линий,
Только
неба цвет спокойный
Густо-синий.
Однотонный,
и прозрачный,
И
глубокий,
И
ликующий, и брачный,
И
далекий.
Облаков
плывут к вершине
Караваны...
Как
в беклиновской картине
Краски
странны.
<1909>
Оденвальд
В ПУТИ
Яркий
цвет лесной гвоздики.
Пряный
запах горьких трав.
Пали
солнечные блики,
Иглы
сосен пронизав.
Душно.
Скалы накалились,
Смольный
воздух недвижим,
Облака
остановились
И
расходятся, как дым...
Вся
в пыли торчит щетина
Придорожного
хвоща,
Над
листвой гудит пустынно
Пенье
майского хруща.
Сброшен
с плеч мешок тяжелый,
Взор
уходит далеко...
И
плечо о камень голый
Опирается
легко.
В
глубине сырого леса
Так
прохладно и темно.
Тень
зеленого навеса
Тайну
бросила на дно.
В
тишине непереходной
Чуть
шуршат жуки травой.
Хорошо
на мох холодный
Лечь
усталой головой!
И,
закрыв глаза, блаженно
Уходить
в лесную тишь
И
понять, что все забвенно,
Все,
что в памяти таишь.
<1909>
ОСТРОВ
В
харчевне лесной,
Окруженной
ночной тишиной,
Было
тепло и уютно.
Низкий
и старенький зал
Гостей
насилу вмещал,
И
хлопала дверь поминутно.
Вдоль
стен висели рога.
За
стойкой хозяйка-карга
Расплывалась
субботней улыбкой.
К
столам мимо печки-старушки
Проплывали
вспененные кружки
И
служанки с походкою гибкой.
Я
пил янтарное пиво.
В
окошко стучалась слезливо
Дождливая
ночь и испуг.
Под
лампою-молнией – дым.
На
лицах малиновый грим.
Как
много людей вокруг!
Чугунная
печь покраснела...
Толпа
гудела и пела,
И
зал превращался в деревню.
Как
мало нужно для счастья –
Уйти
от ночного ненастья
И
попасть в лесную харчевню!
<1911>
Siebenmühlenthal
ПРЕДМЕСТЬЕ
Стали
хмурые домишки
Сжатым
строем в тесный ряд.
В
узких уличках мальчишки
Расшалились
и кричат.
Заостренные
фронтоны,
Стекол
выпуклых игра.
С
колокольни льются звоны,
Как
когда-то, как вчера...
Силуэт
летучей мыши
Прочертил
над головой.
Словно
выше стали крыши
В
черной тени неживой.
Тонет
в сумраке долина.
Где-то
плещется река.
Давит
серая чужбина,
Снятся
средние века...
К
склону цепко присосавшись
Замер
сонный городок.
Ходят
девушки, обнявшись,
Светит
лунный ободок.
«Добрый
вечер!» Это слово,
Словно
светлый серафим...
И
у странника чужого
Сердце
тянется к чужим.
<1910>
Гейдельберг
ДЕКОРАЦИЯ
На
старой башне скоро три.
Теряясь
в жуткой дали,
Блестящей
лентой фонари
Вдоль
набережной встали.
В
реке мерцает зыбь чернил
И
огненных зигзагов.
Скамейки
мокнут у перил,
Мертвее
саркофагов.
У
бальной залы длинный ряд
Фиакров,
сном объятых.
Понурясь,
лошади дрожат
В
попонах полосатых.
Возницы
сбились под навес
И
шепчутся сердито.
С
меланхолических небес
Дождь
брызжет, как из сита.
Блестит
намокнувший асфальт,
Вода
стучит и моет.
Бездомный
вихрь поет, как альт,
И
хриплым басом воет.
Дома
мертвы. Аллеи туй
Полны
тревогой смутной...
А
мне в прохладной дымке струй
Так
дьявольски уютно!
<1911>
Гейдельберг
* * *
Грохочет вода о пороги,
И мысли в ленивом мозгу
За гулкой волной убегают.
На том берегу
Сигналы железной дороги
Спокойно и кротко мигают.
Высоты оделись туманом.
На темной скамье под каштаном
Сегодня
особенно любо сидеть и молчать.
Стучат по шоссе экипажи,
И фыркают кони.
Дрожат силуэты из сажи,
И тени, как духи погони,
За ними запрыгали в тьму.
Да. Так хорошо одному
Молчать
и следить, как колеса вдали затихают.
Разнеженно-теплые струи.
Река монотонно поет.
А рядом слышны поцелуи,
И кто-то минуты крадет
У жизни, у счастья, у ночи...
Тоска заглянула мне в очи:
Да?
Так хорошо одному? Сидеть и молчать?
<1909>
Гейдельберг
НА ЗАМКОВОЙ
ТЕРРАСЕ
Наивная
луна, кружок из белой жести,
Над
башней замка стынет.
Деревья
в парке свили тени вместе –
Сейчас
печаль нахлынет...
На
замковой террасе ночь и тьма.
Гуляют
бюргеры, студенты и бульдоги,
Внизу
мигают тихие дома,
Искрятся
улицы и теплются дороги.
Из
ресторана ветер вдруг примчал
Прозрачно-мягкую
мелодию кларнета,
И
кто-то в сердце больно постучал,
Но
в темном сердце не было ответа.
Невидимых
цветов тяжелый пряный яд,
И
взрывы хохота и беспокойность лета,
И
фонари средь буковых аркад –
Но
в темном сердце не было ответа...
<1911>
Гейдельберг
* * *
Месяц выбелил пол,
Месяц молча вошел
Через
окна и настежь открытые двери.
Ускользающий
взгляд заблудился в портьере.
Тишина беспокойно кричит,
И сильней напряженное сердце стучит.
О,
как льстиво и приторно пахнет душистый горошек
На решетке балкона!
С
теплым ветром вплывают в пролеты окошек
Бой полночного звона,
Отдаленные
вскрики флиртующих кошек,
Дробь шагов за углом.
Старый
месяц! Твой диск искривленный
Мне
сегодня противен и гадок.
Почти примиренный,
Бегу
от навязанных кем-то загадок,
Не хочу понимать
И
не стану чела осквернять
Полосами
мучительных складок...
Сторожко
дома выступают из темени.
Гаснут
окна, как будто глаза закрывают,
Чьи-то
нежные руки, забывши о времени,
В темноте безумолчно играют.
Все
вкрадчивей запах горошка,
Все
шире лунный разлив.
В
оранжевом пятне последнего окошка
Так выпукло ясны
Бумага,
счеты. Кто-то щелкал, щелкал,
Вздыхал,
смотрел в окно и снова щелкал...
Старый
месяц! Бездушный фанатик!
Мне
сегодня сознаться не стыдно –
К незнакомым рукам,
Что волнуют рояль по ночам,
Я
тянусь, как лунатик!
<1911>
* * *
Цветы
от солнца пьяны...
О,
сколько их! Взгляни:
Герани
и тюльпаны,
Как
пестрые огни
На
зелени поляны.
На крылечке припекло,
Виноград ползет на крышу,
Где-то близко-близко, слышу,
Бьется муха о стекло.
Вишневый
цвет опал,
Миндальный
распустился,
Как
розовый коралл
На
голых ветках вскрылся
И
сердце взволновал.
Но хозяйка так комично
Вдоль стволов белье развесила...
Это было б неприлично,
Если б не было так весело...
Пусть
Бог простит ее,
Как
я ее прощаю.
Смотрю
– не понимаю
И
белое белье
Цветами
называю.
<1909>
ХМЕЛЬ
Вся
ограда
В
темных листьях винограда.
Облупилась
колоннада. Старый дом уныл и пуст.
Плеск
фонтана.
Бог
Нептун в ужасных ранах...
Злая
жалоба внезапно вырывается из уст:
«Свиньи!
Где-нибудь в Берлине,
В
серо-каменной твердыне,
На
тюках из ассигнаций
Вы
сидите каплунами безотлучные года –
Чтó
бы этот дом прекрасный подарить мне навсегда!»
Шум
акаций.
Пред
оградой Божья Матерь,
Опоясанная
хмелем...
На
реке зеленый катер
Уморительно
пыхтит.
Растревоженный
апрелем,
Безработным
менестрелем,
Я
слоняюсь, я шатаюсь, я бесцельно улыбаюсь,
И
кружится под ногами прибережное шоссе.
<1911>
* * *
Узкий палисадник,
Белые дорожки,
Крошечный рассадник,
Низкие окошки.
Перед
красным домиком на стуле
Спит
старик в лиловом колпаке.
Разморило,
сдался – зноен день в июле...
Спит
чубук в опущенной руке.
Храп, как свист свирели...
Над макушкой – лозы.
Распевают шмели,
Пламенеют розы.
Как
нарядно и пестро на клумбах!
Дождь
цветов – а садик метра в два.
Карлики
стоят на выкрашенных тумбах...
Спит
старик... Все ниже голова.
Сквозь ворота: дворик,
Плуг, навоз, повозка,
Выгнутый заборик,
Тонкая березка...
Стог
разрытого и пахнущего сена,
Одуревший
от жары петух.
Сказка
или правда? «Сказка Андерсена!» –
Кто-то
вдруг над ухом рассмеялся вслух.
<1911>
* * *
Почти перед домом
Тропинка
в зеленые горы
Кружится изломом,
Смущает
и радует взоры.
Айда, без помехи,
К
покатой и тихой вершине,
Где ясны, как вехи,
Деревья
в укрытой низине!..
Дорогой – крапива,
Фиалки
и белые кашки,
А в небе лениво
Плывут
золотые барашки.
Добрался с одышкой,
Уселся
на высшую точку.
Газета под мышкой –
Не
знаю, – прочту ли хоть строчку.
Домá, как игрушки,
Румяное
солнце играет,
Сижу на макушке,
И
ветер меня продувает...
<1909>
РАЗГУЛ
Буйно-огненный
шиповник,
Переброшенная арка
От балкона до ворот,
Как
несдержанный любовник
Разгорелся слишком ярко
И в глаза, как пламя, бьет!
Но
лиловый цвет глициний,
Мягкий, нежный и желанный,
Переплел лепной карниз,
Бросил
тени в блекло-синий
И, изящный и жеманный,
Томно свесил кисти вниз.
Виноград,
бобы, горошек
Лезут в окна своевольно...
Хоровод влюбленных мух.
Мириады
пьяных мошек
И на шпиле колокольном
Зачарованный петух.
<1910>
НА САНКАХ С ГОР
Пятки
резво бьют о снег,
Встречный
ветер режет щеки,
Все
порывистее бег,
Ели
мчатся, как намеки.
Дальше,
дальше, мимо, мимо...
Белой
пылью бьет в глаза,
Хохочу
неудержимо
И,
как горная коза,
В
сизый сумрак окунаюсь.
Острый
воздух жгуч, как лед.
Озираюсь,
содрогаюсь –
И
бесшумно мчусь вперед...
Слева
лес и крутизна
Сторожат
гостеприимно.
Голубая
белизна
Полускрыта
мглою дымной –
Оплошал
и вмиг слетишь
К
мерзлым соснам величавым,
Гулко
череп раскроишь,
И
конец твоей забаве...
Кто-то
сзади нагоняет.
Писк
полозьев, резкий свист.
Мимо,
мимо... Вон мелькает
За
бугром, как белый лист.
Колокольчик
выбивает
Тонко-звонкий
плеск стекла.
В
фонаре огонь мигает,
На
дорогу тьма стекла.
Дальше,
дальше... Все смешалось
В
снегом скованных глазах.
Мутно
море взволновалось
В
убежавших берегах...
Скрип
и тьма. Колючий холод,
Сумасшедший
плавный бег.
Я
беспечен, чист и молод,
Как
сейчас упавший снег...
<1910>
НА ПАРОМЕ
Сизый
воздух в белых точках.
Мутно
бесится река.
Перевозчик
пьян, как бочка, –
Заменю-ка
старика!
Снег
садится на ресницы,
Мягко
тает на усах.
Вынимаю
рукавицы
И
лениво тру в глазах.
«Перевозчик!»
Острой сталью
Льется
голос над водой,
Словно
там, за мутной далью,
Крикнул
дьявол молодой...
Я
канат перебираю
В
разгулявшихся руках
И
молчу, не отвечаю,
И
лютею на толчках.
Странен
бок кирпичной дачи
В
темной зелени плюща...
И
река шумит иначе,
Торжествуя
и плеща.
Хлопья
падают за ворот.
Впереди
в молочной мгле
Чуть
дрожит вечерний город
С
фонарями на челе.
<1911>
В ЧАЩЕ
По
бурому скату,
Где
мертвые листья гниют,
Медлительно
важно туманы плывут
К
закату.
Пятнистые,
мшистые буки
Раскинули
ярко-зеленые руки.
Глаза
сквозь ажурную зелень
Бегут
до гранитных расщелин,
Язычески-жадно
горят,
Проснувшись
от долгого сна,
Целуют
зеленый наряд,
Томятся
и тайно смеются
И
кротко ласкают закат.
Тишина, тишина, тишина.
Кто
выйдет из зелени темной:
Олень
с золотыми рогами?
Сатир?
Колесница с богами?
Русалка
с улыбкою томной?..
Прохожий,
поднявшийся снизу,
Задумчиво
ежится в старом пальто,
Пронзает
зеленую ризу
И
шепчет: Никто!
Прошел...
С далекого дна
Туманы
плывут и прозрачно белеют,
Зеленые
буки темнеют.
Тишина, тишина, тишина.
<1910>
* * *
Неподвижно-ленивые
кости
Раскаленные
стрелы жгут.
Хорошо
лежать на помосте,
Наклонивши
прическу в пруд.
Какие-то
пестрые мухи
Танцуют
в искристой слюде.
Муравей
путешествует в ухе,
Пауки
бегут по воде.
Изумительно
мелкая рыбка
Удирает
от тени своей.
На
дне жестянка и штрипка,
И
семья разноцветных камней.
Облака
проплывают под носом.
Намокает
спустившийся чуб.
Где-то
сзади шумит над откосом
Бесконечно
далекий дуб.
В
голове человечки из стали
Друг
на дружке несутся верхом.
Отрываюсь
от зыбкой вуали –
И
внезапно кричу петухом.
<1910>
* * *
Качаются
томные листики.
Душа
покидает причал.
В
волнах немигающей мистики
Смотрю
в светло-синий провал.
Так
сонно звенят насекомые,
Так
мягко спине и бокам...
Прощайте,
друзья и знакомые, –
Плыву
к золотым облакам!
Сквозной
холодок бестелесности
Наполнил
меня до бровей.
О,
где вы, земные окрестности
И
пыльные гроздья ветвей?
Разразится
облачко ватное.
Пищит
ветерок в волосах.
И
все холодней необъятное
Смеется
в пустых небесах.
Забыл
я свой адрес и звание.
Все
выше, все глубже мой путь...
В
глазах голубое дрожание
И
в сердце блаженная жуть.
<1910>
РАДОСТЬ
По
балке ходит стадо
Медлительных
коров.
Вверху
дрожит прохлада
И
синенький покров.
На
пне – куда как любо!
Далекий,
мягкий скат...
Внизу
кружит у дуба
Компания
ребят.
Их
красные рубашки
На
зелени холмов,
Как
огненные чашки
Танцующих
цветов...
Девчонки
вышивают,
А
овцы там и сям
Сбегают
и взбегают
По
лакомым бокам.
Прибитая
дорожка
Уходит
вдаль, как нить...
Мышиного
горошка
И
палки б не забыть!
Шумит
ракитник тощий,
Дыбятся
облака.
Пойти
в луга за рощей,
Где
кротко спит Ока?
Встаю.
В коленях дрема,
В
глазах зеленый цвет.
Знакомый
клоп Ерема
Кричит:
«Заснул аль нет?»
Прощай,
лесная балка!
Иду.
Как ясен день...
В
руке танцует палка,
В
душе играет лень.
А
крошечней мизинца
Малыш
кричит мне вслед:
«Товарищ,
дай гостинца!»
Увы,
гостинца нет.
<1911>
Кривцово
НА ПЧЕЛЬНИКЕ
На
лик напялив решето,
Под
черным капюшоном,
Брожу
по пчельнику в манто
Изысканным
бароном.
Воздух свеж, как пепермент,
В небе тучек звенья...
О, лирический момент
Высшего давленья!
Вишни буйно вскрыли цвет –
Будет много меда.
Мне сейчас не тридцать лет,
А четыре года.
Пчелки в щеку – щелк и щелк
И гудят, как трубы.
Прокуси-ка драп и шелк,
Обломаешь зубы!
Всуньте лучше в пряный цвет
Маленькие ножки.
Я лирический поэт,
Безобидней мошки...
Не стучите в решето –
Живо за работу!
Я же осенью за то
Опростаю соты.
Улетели... Буль, буль, буль!
Солнце лупит в щели.
Не бывает ли июль
Иногда в апреле?
Пропадаю ни за что...
Где моя невеста?
Под изысканным манто
Слишком много места.
Я б ей многое сказал
(Не в стихах, конечно!),
Я б глаза ее лобзал
Долго и беспечно.
Но на нет суда ведь нет.
Будем без невесты...
Пусть лирический поэт
Служит в храме Весты.
Весной,
когда растаял лед
Скептического
зелья,
Собрал
я этот сладкий мед
С
густых цветов безделья.
<1910>
Апрель
Заозерье
КОСТЕР
Эй, ребятишки,
Валите в кучу
Хворост колючий,
Щепки и шишки!
А на верхушку
Листья и стружку...
Спички, живей!
Огонь, как змей,
С ветки на ветку
Кружит по клетке,
Бежит и играет,
Трещит и пылает –
Шип! Крякс!
Давайте руки –
И
будем прыгать вкруг огня.
Нет лучше штуки –
Зажечь
огонь средь бела дня.
Огонь горит,
И
дым глаза ужасно ест.
Костер трещит,
Пока
ему не надоест...
Осторожней, детвора,
Дальше, дальше от костра –
Можно загореться.
Превосходная игра...
Эй, пожарные, пора,
Будет вам вертеться!
Лейте
воду на огонь.
Сыпьте
землю и песок –
Но
ногой углей не тронь,
Загорится
башмачок.
Зашипели
щепки, шишки,
Лейте,
лейте, ребятишки!
Раз, раз, еще раз –
Вот
костер наш и погас.
<1911>
«ПУЩА-ВОДИЦА»
Наш
трамвай летел, как кот,
Напоенный
жидкой лавой.
Голова
рвалась вперед,
Грудь
назад, а ноги вправо.
Мимо
мчались без ума
Косогоры,
Двухаршинные
дома
И
заборы...
Парники,
поля, лошадки –
Синий
Днепр...
Я
качался на площадке,
Словно
сонный, праздный вепрь.
Солнце
било, как из бочки!
Теплый,
вольный смех весны
Выгнал
хрупкие цветочки –
Фиолетовые
«сны».
Зачастил густой орешник,
Бор и рыженький дубняк,
И в груди сатир насмешник
Окончательно размяк...
Сосны, птички, лавки, дачки,
Миловидные солдаты,
Незнакомые собачки
И весенний вихрь крылатый!
Ток
гнусавил, как волчок.
Мысли – божие коровки –
Уползли куда-то вбок...
У последней остановки
Разбудил крутой толчок.
Молча
в теплый лес вошел по теплой хвое
И
по свежим изумрудам мхов.
На
ветвях, впивая солнце огневое,
Зеленели
тысячи стихов:
Это
были лопнувшие почки,
Гениальные
неписанные строчки...
Пела
пеночка. Бродил в стволах прохладных
Свежий
сок и гнал к ветвям весну.
Захотелось
трепетно и жадно
Полететь,
взмахнув руками, на сосну
И,
дрожа, закрыв глаза, запеть, как птица.
Я
взмахнул... Напрасно: не летится!
…………………………………………
<1911>
Киев
АПЕЛЬСИН
Вы
сидели в манто на скале,
Обхвативши
руками колена.
А
я – на земле,
Там,
где таяла пена, –
Сидел
совершенно один
И
чистил для вас апельсин.
Оранжевый
плод!
Терпко-пахучий
и плотный...
Ты
наливался дремотно
Под
солнцем где-то на юге,
И
должен сейчас отправиться в рот
К
моей серьезной подруге.
Судьба!
Пепельно-сизые
финские волны!
О
чем она думает,
Обхвативши
руками колена
И
зарывшись глазами в шумящую даль?
Принцесса!
Подите сюда,
Вы
не поэт, к чему вам смотреть,
Как
ветер колотит воду по чреву?
Вот
ваш апельсин!
И
вот вы встали.
Раскинув
малиновый шарф,
Отодвинули
ветку сосны
И
безмолвно пошли под смолистым навесом.
Я
за вами – умильно и кротко.
Ваш
веер изящно бил комаров –
На
белой шее, щеках и ладонях.
Один,
как тигр, укусил вас в пробор,
Вы
вскрикнули, топнули гневно ногой
И
спросили: «Где мой апельсин?»
Увы,
я молчал.
Задумчивость,
мать томно-сонной мечты,
Подбила
меня на ужасный поступок...
Увы,
я молчал!
<1911>
КВАРТИРАНТКА
Возвратись усталая с примерки,
Облечется
в клетчатый капот,
Подойдет
вразвалку к этажерке,
Оборвет
гвоздику и жует.
Так,
уставясь в сумерки угла,
Простоит
в мечтах в теченье часа:
Отчего
на свете столько зла
И
какого вкуса жабье мясо?
Долго смотрит с ройным любопытством
На
саму себя в зеркальный шкаф.
Вдруг,
смутясь, с беспомощным бесстыдством
Отстегнет
мерцающий аграф...
Обернется
трепетно на скрип –
У
дверей хозяйские детишки,
Колченогий
Мишка и Антип.
«В
кошки-мышки? Ладно, в кошки-мышки!»
Звуки смеха мечутся, как взрывы...
Вспыхнет
дикий топот и возня,
И
кружит несытые порывы
В
легком вихре буйного огня.
Наигравшись,
сядет на диван
И,
брезгливо выставив мальчишек,
Долго
смотрит, как растет туман,
Растворяя
боль вечерних вспышек.
Тьма. Склонивши голову и плечи,
Подойдет
к роялю. Дрогнет звук.
Заалеют
трепетные свечи,
Золотя
ладони мягких рук.
Тишина
задумчивого мига.
Легкий
стук откинутой доски –
И
плывет бессмертный «Лебедь» Грига
По
ночному озеру тоски.
<1911>
ЗИРЭ
Чья
походка, как шелест дремотной травы на заре?
Зирэ.
Кто
скрывает смущенье и смех в пестротканой чадре?
Зирэ.
Кто
сверкает глазами, как хитрая змейка в норе?
Зирэ.
Кто
тихонько поет, проносясь вдоль перил во дворе?
Зирэ.
Кто
нежнее вечернего шума в вишневом шатре?
Зирэ.
Кто
свежее снегов на далекой лиловой горе?
Зирэ.
Кто
стройнее фелуки в дрожащем ночном серебре?
Зирэ.
Чье
я имя вчера вырезал на гранатной коре?
Зирэ.
И
к кому, уезжая, смутясь, обернусь на заре?
К
Зирэ!
1911
Мисхор
* * *
Я
конь, а колено – седельце.
Мой
всадник всех всадников слаще...
Двухлетнее
теплое тельце
Играет,
как белочка в чаще.
Склоняюсь
с застенчивой лаской
К
остриженной круглой головке:
Ликуют
серьезные глазки
И
сдвинуты пухлые бровки.
Несется...
С доверчивым смехом,
Взмахнет
вдруг ручонкой, как плеткой, –
Ответишь
сочувственным эхом
Такою
же детскою ноткой...
Отходит,
стыдясь, безнадежность,
Надежда
растет и смелеет,
Вскипает
безбрежная нежность
И
бережно радость лелеет...
<1911>
* * *
Мы
женили медвежонка
На
сияющей Матрешке,
Ты
пропела тонко-тонко:
«Поздравляем
вас, медведь!»
Подарили
им ребенка –
Темно-бронзовую
таксу,
Завернули
всех в пеленку,
Накормили
киселем.
«Ну
а дальше?» – «Хочешь, встану,
Как
коза, на четвереньки?
Или
буду по дивану
Прыгать
кверху животом?..»
–
«Не желаю». – «Эла, птичка,
Не
сердись, – чего ты хочешь?»
Резко
вздернулась косичка:
«Я
желаю, чтоб ты пел».
«Чижик,
чижик...» – «Нет, не надо!
Каждый
день все чижик-чижик,
Или
глупое «дид-Ладо»...
Сам
придумай, сам, сам, сам!»
Огорошенный
приказом,
Долго
я чесал в затылке,
Тер
под глазом и над глазом –
Не
придумал ничего.
Эла
дерзко ухмылялась
И
развешивала тряпки.
Что
мне больше оставалось?..
Я
простился и ушел.
О
позор! О злое горе!
Сколько
песен скучным взрослым
Я,
копаясь в темном соре,
Полным
голосом пропел...
Лишь
для крошечного друга
Не
нашел я слов внезапных
И,
краснея, – как белуга,
Как
белуга, промолчал!
<1911>
ИЗ ГЕЙНЕ
I
Печаль
и боль в моем сердце,
Но
май в пышноцветном пылу.
Стою,
прислонившись к каштану,
Высоко
на старом валу.
Внизу
городская канава
Сквозь
сон, голубея, блестит.
Мальчишка
с удочкой в лодке
Плывет
и громко свистит.
За
рвом разбросался уютно
Игрушечный
пестрый мирок:
Сады,
человечки и дачи,
Быки,
и луга, и лесок.
Служанки
белье расстилают
И
носятся, как паруса.
На
мельнице пыль бриллиантов,
И
дальний напев колеса.
Под
серою башнею будка
Пестреет
у старых ворот,
Молодчик
в красном мундире
Шагает
взад и вперед.
Он
ловко играет мушкетом.
Блеск
стали так солнечно-ал...
То
честь отдает он, то целит.
Ах,
если б он в грудь мне попал!
<1911>
II
За
чаем болтали в салоне
Они
о любви по душе:
Мужья
в эстетическом тоне.
А
дамы с нежным туше.
«Да
будет любовь платонична!» –
Изрек
скелет в орденах.
Супруга
его иронично
Вздохнула
с усмешкою: «Ах!»
Рек
пастор протяжно и властно:
«Любовная
страсть, господа,
Вредна
для здоровья ужасно!»
Девица
шепнула: «Да?»
Графиня
роняет уныло:
«Любовь
– кипящий вулкан...»
Затем
предлагает мило
Барону
бисквит и стакан.
Голубка,
там было местечко –
Я
был бы твоим vis-à-vis* –
Какое
б ты всем им словечко
Сказала
о нашей любви!
<1910>
________
*Визави
(фр.).
III
В облаках висит луна
Колоссальным
померанцем.
В
сером море длинный путь
Залит
лунным, медным глянцем.
Я один... Брожу у волн.
Где,
белея, пена бьется.
Сколько
нежных, сладких слов
Из
воды ко мне несется...
О, как долго длится ночь!
В
сердце тьма, тоска и крики.
Нимфы,
встаньте из воды,
Пойте,
вейте танец дикий!
Головой приникну к вам,
Пусть
замрет душа и тело.
Зацелуйте
в вихре ласк,
Так,
чтоб сердце онемело!
<1911>
IV
Этот юноша любезный
Сердце
радует и взоры:
То
он устриц мне подносит,
То
мадеру, то ликеры.
В сюртуке и в модных брючках,
В
модном бантике кисейном,
Каждый
день приходит утром,
Чтоб
узнать, здоров ли Гейне?
Льстит моей широкой славе,
Грациозности
и шуткам,
По
моим делам с восторгом
Всюду
носится по суткам.
Вечерами же в салонах,
С
вдохновенным выраженьем,
Декламирует
девицам
Гейне
дивные творенья.
О, как радостно и ценно
Обрести
юнца такого!
В
наши дни, ведь, джентльмены
Стали
редки до смешного.
<1911>
V
ШТИЛЬ
Море
дремлет... Солнце стрелы
С
высоты свергает в воду,
И
корабль в дрожащих искрах
Гонит
хвост зеленых борозд.
У
руля на брюхе боцман
Спит
и всхрапывает тихо.
Весь
в смоле, у мачты юнга,
Скорчась,
чинит старый парус.
Сквозь
запачканные щеки
Краска
вспыхнула, гримаса
Рот
свела, и полон скорби
Взгляд
очей – больших и нежных.
Капитан
над ним склонился,
Рвет
и мечет и бушует:
«Вор
и жулик! Из бочонка
Ты
стянул, злодей, селедку!»
Море
дремлет... Из пучины
Рыбка-умница
всплывает.
Греет
голову на солнце
И
хвостом игриво плещет.
Но
из воздуха, как камень,
Чайка
падает на рыбку –
И
с добычей легкой в клюве
Вновь
в лазурь взмывает чайка.
<1911>
<ДОПОЛНЕНИЯ
ИЗ ИЗДАНИЯ 1922 ГОДА>
В КРЫМУ
Турки
носят канифоль.
Ноздри
пьют морскую соль,
Поплавок
в арбузных корках...
Ноги
свесились за мол...
Кто-то
сбоку подошел:
Две
худых ступни в опорках.
«Пятачишку
бы...» – «Сейчас».
Чайки
сели на баркас.
Пароход
завыл сурово.
Раз!
Как любо снять с крючка
Толстолобого
бычка
И
крючок закинуть снова!
<1912>
У НАРВСКОГО
ЗАЛИВА
Я
и девочки-эстонки
Притащили
тростника.
Средь
прибрежного песка
Вдруг
дымок завился тонкий.
Вал
гудел, как сто фаготов,
Ветер
пел на все лады.
Мы
в жестянку из-под шпротов
Молча
налили воды.
Ожидали,
не мигая,
Замирая
от тоски.
Вдруг
в воде, шипя у края,
Заплясали
пузырьки!
Почему
событье это
Так
обрадовало нас?
Фея
северного лета,
Это,
друг мой, суп для вас!
Трясогузка
по соседству
По
песку гуляла всласть...
Разве
можно здесь не впасть
Под
напевы моря в детство?
1914
Гунгербург
ОГОРОД
За
сизо-матовой капустой
Сквозные
зонтики укропа.
А
там вдали, – где небо пусто, –
Маячит
яблоня-растрепа.
Гигантский
лук напряг все силы
И
поднял семена в коронке.
Кругом
забор, седой и хилый.
Малина
вяло спит в сторонке.
Кусты
крыжовника завяли,
На
листьях – ржа и паутина.
Как
предосенний дух печали,
Дрожит
над банею осина.
Но
огород еще бодрее
И
гуще, и щедрей, чем летом.
Смотри!
Петрушки и порей
Как
будто созданы поэтом...
Хмель
вполз по кольям пышной сеткой
И
свесил гроздья светлых шишек.
И
там, и там – под каждой веткой
Широкий
радостный излишек.
Земля
влажна и отдыхает.
Поникли
мокрые травинки,
И
воздух кротко подымает
К
немому небу паутинки.
А
здесь, у ног, лопух дырявый
Раскинул
плащ в зеленой дреме...
Срываю
огурец шершавый
И
подношу к ноздрям в истоме.
<1914>
СИЛУЭТЫ
Вечер. Ивы потемнели.
За
стволами сталь речонки.
Словно пьяные газели,
Из воды бегут девчонки.
Хохот звонкий.
Лунный свет на белом теле.
Треск коряг...
Опустив
глаза к дороге, ускоряю тихий шаг.
Наклонясь к земле стыдливо,
Мчатся к вороху одежи
И, смеясь, кричат визгливо...
Что им сумрачный прохожий?
Тени строже.
Жабы щелкают ревниво.
Спит село.
Темный
путь всползает в гору, поворот – и все ушло.
<1914>
Ромны
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Белеют
хаты в молочно-бледном рассвете.
Дорога
мягко качает наш экипаж.
Мы
едем в город, вспоминая безмолвно о лете...
Скрипят
рессоры и сонно бормочет багаж.
Зеленый
лес и тихие долы – не мифы:
Мы
бегали в рощах, лежали на влажной траве,
На
даль, залитую солнцем, с кургана, как скифы,
Смотрели,
вверяясь далекой немой синеве...
Мы
едем в город. Опять углы и гардины,
Снег
за окном, книги и мутные дни –
А
здесь по бокам дрожат вдоль плетней георгины,
И
синие сливы тонут в зеленой тени...
Мой
друг, не вздыхайте – здесь тоже не лучше зимою:
Снега,
почерневшие ивы, водка и сон.
Никто
не придет... Разве нищая баба с клюкою
Спугнет
у крыльца хоровод продрогших ворон.
Скрипят
рессоры... Качаются потные кони.
Дорога
и холм спускаются к сонной реке.
Как
сладко жить! Выходит солнце в короне,
И
тени листьев бегут по вашей руке.
<1914>
Ромны
* * *
Еле
тлеет погасший костер.
Пепел
в пальцах так мягко пушится.
Много
странного в сердце таится
И,
волнуясь, спешит на простор.
Вдоль
опушки сереют осины.
За
сквозистою рябью стволов
Чуть
белеют курчавые спины
И
метелки овечьих голов.
Деревенская
детская банда
Чинно
села вокруг пастуха
И
горит, как цветная гирлянда,
На
желтеющей зелени мха.
Сам
старик – сед и важен. Так надо...
И
пастух, и деревья, и я,
И
притихшие дети, и стадо...
Где
же мудрый пророк Илия?..
Из-за
туч, словно веер из меди,
Брызнул
огненный сноп и погас.
Вы
ошиблись, прекрасная леди, –
Можно
жить на земле и без вас!
<1922>
БЕЛАЯ КОЛЫБЕЛЬ
Ветер с визгом крадется за полость.
Закрутился
снежный океан.
Желтым
глазом замигала волость
И
нырнула в глубину полян.
Я согрелся в складках волчьей шубы,
Как
детеныш в сумке кенгуру,
Только
вихрь, взвевая к небу клубы,
Обжигает
щеки на юру...
О зима, холодный лебедь белый,
Тихий
праздник девственных пространств!
Промелькнул
лесок заиндевелый,
Весь
в дыму таинственных убранств.
Черный конь встречает ветер грудью,
Молчаливый
кучер весь осел...
Отдаюсь
просторам и безлюдью
И
ударам острых снежных стрел.
<1913>?
<1916>
Кривцово
СУМЕРКИ
Хлопья,
хлопья летят за окном.
За
спиной теплый сумрак усадьбы.
Лыжи
взять, да к деревне удрать бы,
Взбороздив
пелену за гумном...
Хлопья,
хлопья!.. Все глуше покой,
Снег
ровняет бугры и ухабы.
Островерхие
ели, как бабы,
Занесенные
белой мукой.
За
спиною стреляют дрова.
Пляшут
тени... Мгновенья все дольше.
Белых
пчелок все больше и больше.
На
сугробы легла синева.
Никуда,
никуда не пойду...
Буду
долго стоять у окошка
И
смотреть, как за алой сторожкой
Растворяется
небо в саду.
<1913>?
<1916>
Кривцово
НА ПРУДУ
Не
ангелы ль небо с утра
Раскрасили
райскою синькой?
Даль
мирно скользит до бугра
Невинною
белой пустынькой...
Березки
толпятся кольцом
И
никнут в торжественной пудре,
А
солнце румяным лицом
Сияет
сквозь снежные кудри.
На
гладком безмолвном пруду
Сверкают
и гаснут крупицы.
Подтаяв
мутнеют во льду
Следы
одинокой лисицы...
Пожалуй,
лежит за кустом –
Глядит
и, готовая к бегу,
Поводит
тревожно хвостом
По
свежему рыхлому снегу...
Не
бойся! Я кроток, как мышь,
И
первый, сняв дружески шляпу,
Пожму,
раздвигая камыш,
Твою
оснеженную лапу.
<1913>?
<1916>
ПЬЯНАЯ ПЕСНЯ
В бутылке вина
Сидит сатана
И
лукаво мигает: налей!
Багряный мой сок
Сбивает всех с ног,
Держись
же покрепче и пей.
По жилам козлом
Промчусь напролом,
За
сердце тебя ущипну...
Гори и ликуй, –
Всех женщин целуй, –
Быть
может, забудешь одну...
Что в ней ты любил?
Веселье и пыл
И
ямку у губ на щеке?
Пришла и ушла,
Как тень от весла
На
синей, весенней реке.
Не пьешь ты, – а пьян.
Что плачешь в стакан?
Багряный
мой сок замутишь...
Ах, глупый чудак,
Ах, странный дурак, –
Попался,
попался, как мышь!..
<1922>
ОПИСАНИЕ ОДНОГО
ПУТЕШЕСТВИЯ
(Шутка)
Два
раба на веслах повисли.
На
скамье апельсины желтели.
Мы
с сотрудником «Киевской мысли»
Совершали
прогулку без цели.
Копошилась
вода у бортов.
Между
двух долговязых мостов,
Распирая
крутые бока,
Проносилась
река.
Бородатый,
как Сарданапал,
Мой
попутчик, с прилежностью светской,
Снисходительно
руль направлял
На
мужской монастырь Выдубецкий.
«Правый
берег – направо». – «Merci».
–
«Левый берег – налево». – «Спасибо!»
Объяснил
и опять замолчал,
Как
солидная рыба.
Монастырь.
Пили в садике чай.
(Самовар,
два стакана и блюдца.)
Служка
крикнул: «На лодочке, чай?»
«Да,
на лодке». – «Счастливо вернуться!»
Поглазели
на сонм куполов,
Закурили
и двинулись кротко
К
тишине прибережных стволов
Безразличной
походкой.
Возвращались.
Днепр глухо урчал.
Мост
сносило теченьем на лодку.
Весла
гнулись – я робко мечтал
Довезти
свои рифмы в Слободку...
«Правый
берег – налево». – «Merci!»
–
«Левый берег – направо». – «Спасибо!»
Через
час нос ударил в мостки:
Мы
приехали ибо.
1911 Апрель
Киев
ТИФЛИССКАЯ ПЕСНЯ
Как лезгинская шашка твой стан,
Рот
– рубин раскаленный!
Если
б я был турецкий султан,
Я
бы взял тебя в жены...
Под чинарой на пестром ковре
Мы
играли бы в прятки.
Я
б, склонившись к лиловой чадре,
Целовал
тебе пятки.
Жемчуг вплел бы тебе я средь кос!
Пусть
завидуют люди...
Свое
сердце тебе б я поднес
На
эмалевом блюде...
Ты потупила взор, ты молчишь?
Ты
скребешь штукатурку?
А
зачем ты тихонько, как мышь,
Ночью
бегаешь к турку?..
Он проклятый мединский шакал,
Он
шайтан! Он невежа!..
Третий
день я точу свой кинжал,
На
четвертый – зарррежу!..
Искрошу его в мелкий шашлык...
Кабардинцу
дам шпоры –
И
на брови надвину башлык,
И
умчу тебя в горы.
<1921>
ЛЕНИВАЯ ЛЮБОВЬ
Пчелы
льнут к зеленому своду.
На
воде зеленые тени.
Я
смотрю, не мигая, на воду
Из-за
пазухи матери-лени.
Почтальон
прошел за решеткой, –
Вялый
взрыв дежурного лая.
Сонный
дворник, продушенный водкой,
Ваш
конверт принес мне, икая.
Ничего
не пойму в этом деле...
Жить
в одной и той же столице
И
писать раза два на неделе
По
четыре огромных страницы.
Лень
вскрывать ваш конверт непорочный:
Да,
я раб, тупой и лукавый, –
Соглашаюсь
на все заочно.
К
сожаленью, вы вечно правы.
То
– нелепо, то – дико, то – узко...
Вам
направо? Мне, видно, налево...
Между
прочим, зеленая блузка
Вам
ужасно к лицу, королева.
Но
не стану читать, дорогая!..
Вон
плывут по воде ваши строки.
Пусть
утопленник встречный, зевая,
Разбирает
ваши упреки.
Если
ж вам надоест сердиться
(Грех
сердиться в такую погоду) –
Приходите
вместе лениться
И
смотреть, не мигая, на воду.
<1922>
Крестовский
остров
В ТИРОЛЕ
Над
кладбищенской оградой вьются осы...
Далеко
внизу бурлит река.
По
бокам – зеленые откосы.
В
высоте застыли облака.
Крепко
спят под мшистыми камнями
Кости
местных честных мясников.
Я,
как друг, сижу укрыт ветвями,
Наклонясь
к охапке васильков.
Не
смеюсь над вздором эпитафий,
Этой
чванной выдумкой живых –
И
старух с поблекших фотографий
Принимаю
в сердце, как своих.
Но
одна плита мне всех здесь краше –
В
изголовье старый темный куст,
А
в ногах, где птицы пьют из чаши,
Замер
в рамке смех лукавых уст...
Вас
при жизни звали, друг мой, Кларой?
Вы
смеялись только двадцать лет?
Здесь
в горах мы были б славной парой –
Вы
и я – кочующий поэт...
Я
укрыл бы вас плащом, как тогой,
Мы,
смеясь, сбежали бы к реке,
В
вашу честь сложил бы я дорогой
Мадригал
на русском языке.
Вы
не слышите? Вы спите? – Очень жалко...
Я
букет свой в чашу опустил
И
пошел, гремя о плиты палкой,
Вдоль
рядов алеющих могил.
<1914>
ПРИБОЙ
Как
мокрый парус, ударила в спину волна,
Скосила
с ног, зажала ноздри и уши.
Покорно
по пестрым камням прокатилась спина,
И
ноги, в беспомощной лени, поникли на суше.
Кто плещет, кто хлещет, кто злится в
зеленой волне?
Лежу
и дышу... Сквозь ресницы струится вода.
Как
темный Самсон, упираюсь о гравий руками
И
жду... А вдали закипает, белеет живая гряда,
И
новые волны веселыми мчатся быками...
Идите, спешите, – скорее, скорее, скорее!
Мотаюсь
в прибое. Поэт ли я, рыба иль краб?
Сквозь
влагу сквозит-расплывается бок полосатый,
Мне
сверху кивают утесы и виллы, но, ах, я ослаб,
И
чуть в ответ шевелю лишь ногой розоватой.
Веселые, милые, белые-белые виллы...
Но
взмыла вода. Ликующий берег исчез.
Зрачки
изумленно впиваются в зыбкие скаты.
О,
если б на пухнущий вал, отдуваясь и ухая, взлез
Подводный
играющий дьявол, пузатый-пузатый!..
Верхом бы на нем бы – и в море...
далеко... далеко...
Соленым
холодным вином захлебнулись уста.
Сбегает
вода и шипит светло-пепельный гравий.
Душа
обнажилась до дна, и чиста, и пуста –
Ни
дней, ни людей, ни идей, ни имея, ни заглавий...
Сейчас разобьюсь-растворюсь и о берег
лениво ударю.
<1912>
<1914>
Капри
* * *
На
веранде кромешная тьма.
По
брезенту лопочут потоки...
Спят
сады и дома.
Ветер
дышит упруго в глаза и кусает горячие щеки...
Олеандр
шелестит у стены –
Под
верандой какие-то тигры бушуют в таверне,
А
вокруг теплый сон тишины
В
колыбели вечерней...
За
спиною квадрат освещенных дверей.
На
столе розовеют приборы,
Белобрюхая
камбала – нежное чудо морей,
Сыр,
вино, помидоры...
В
переулке сквозь дождь зазвенели по плитам шаги –
–
Кто идет? – «Боттичелли!»
Русский
нос, борода, сапоги,
Черный
плащ до панели.
Улыбаясь,
в столовую мирно идем,
На
бокале огонь, словно солнечный луч в бриллианте.
Хорошо
под бурчащим дождем
В
светлой комнате пить молодое киянти!..
Пить
киянти, шутить и молчать,
Над
раскрытою папкой склоняться к офортам,
Сигарету
крепчайшую зверски сосать
И
смеяться раскатистым чертом...
<1912>
<1922>
Капри
* * *
Там внизу синеет море.
Даль, как сон.
Сколько нас сегодня в сборе?
Три-четыре-семь персон.
У художницы Маревны
Роза в желтых волосах,
А глаза воды синей...
Я бедней:
У меня дрожит плачевно
Только крошка на усах...
Эй, синьор, графин ваш пуст!
После жирных макарон
Надо пить!
Тихих волн дремотный хруст.
Даль, как сон...
Парусина
над нами надулась – едва-едва...
В
сонном море сквозит все синей синева.
Скалы
меркнут на солнце и тихо кружатся в глазах.
Волны
ровно и глухо гудят и гудят на низах, –
И
хозяйская дочка, склонившись, стройна и легка,
Подает
золотой виноград, улыбаясь слегка...
<1912>
<1922>
Капри
НАД МОРЕМ
Над плоской кровлей древнего храма
Запели
флейты морского ветра.
Забилась
шляпа, и складки фетра
В
ленивых пальцах дыбятся упрямо.
Направо море – зеленое чудо.
Налево
– узкая лента пролива.
Внизу
безумная пляска прилива
И
острых скал ярко-желтая груда.
Крутая барка взрезает гребни.
Ныряет,
рвется и все смелеет.
Раздулся
парус – с холста алеет
Петух
гигантский с подъятым гребнем.
Глазам так странно, душе так ясно:
Как
будто здесь стоял я веками,
Стоял
над морем на древнем храме
И
слушал ветер в дремоте бесстрастной.
<1913>
Porto Venere.
Spezia
ЛУКАВАЯ СЕРЕНАДА
О Розина!
Какая
причина,
Что
сегодня весь день на окошке твоем жалюзи?
Дело
было совсем на мази –
Ты
конфеты мои принимала,
Ты
в ресницы меня целовала, –
А теперь, под стеною, в грязи,
Безнадежно влюбленный,
Я
стою, словно мул истомленный.
С
мандолиной в руках,
Ах!
О Розина!
Ты
чище жасмина...
Это
знает весь дом, как вполне установленный факт.
Но
забывши и клятвы и такт,
Почему
ты с художником русским
В
ресторане кутила французском?!
Пусть пошлет ему Бог катаракт!
Задушу в переулке повесу...
Закажу
похоронную мессу
И
залью шерри-бренди свой грех...
Эх!
О Розина!
Умираю
от сплина...
Я
сегодня по почте, мой друг, получил гонорар...
Нарядись
в свое платье веселого цвета «омар», –
Поплывем
мы к лазурному гроту,
Дам
гребцам тридцать лир за работу,
В сердце алый зардеет пожар –
В складках нежного платья
Буду
пальцы твои целовать я,
Заглушая
мучительный вздох...
Ох!
О Розина!
Дрожит
парусина...
Быстрый
глаз твой с балкона лукаво стрельнул и пропал,
В
небе – вечера нежный опал.
Ах,
на лестнице тихо запели ступени,
Подгибаются
сладко колени, –
О, единственный в мире овал!
Если б мог, свое сердце к порогу,
Как
ковер, под прекрасную ногу
Я
б швырнул впопыхах...
Ах!
<1912>
<1922>
Капри
ЧЕЛОВЕК
Жаден
дух мой! Я рад, что родился
И
цвету на всемирном стволе.
Может
быть, на Марсе и лучше,
Но
ведь мы живем на земле.
Каждый
ясный – брат мой и друг мой,
Мысль
и воля – мой щит против «всех»,
Лес
и небо, как нежная правда,
А
от боли лекарство – смех.
Ведь
могло быть гораздо хуже:
Я
бы мог родиться слепым,
Или
платным предателем лучших,
Или
просто камнем тупым...
Все
случайно. Приятно ль быть волком?
О,
какая глухая тоска
Выть
от вечного голода ночью
Под
дождем у опушки леска...
Или
быть безобразной жабой,
Глупо
хлопать глазами без век
И
любить только смрад трясины...
Я
доволен, что я человек.
Лишь
в одном я завидую жабе, –
Умирать
ей, должно быть, легко:
Бессознательно
вытянет лапки,
Побурчит
и уснет глубоко.
<1912>